Все остальные Гогарти между тем выстроились цепочкой, и Нуала принимает комплименты от каждого члена семьи по очереди — прямо как на свадьбе. Дойдя до Эйдин, Нуала наклоняется к ней, так что грудь едва не вываливается из белой рубашки, и шепчет:

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Ты залетела?

— Что?

Эйдин пожимает плечами:

— Ничего.

— Только не здесь. — Нуала наклоняется еще ближе, и прядь ее шелковистых волос, невыносимо воняющих лаком, лезет Эйдин прямо в рот. — Приходи сегодня ко мне в комнату. Когда все уснут.

— Что?

— Это важно.

Уже в двенадцатом часу ночи минивэн Гогарти подъезжает к «Россдейлу», и папа глушит мотор. Над входной дверью горит единственная лампочка, освещающая латунный молоточек, придающий заведению обманчиво домашний вид. Улица на удивление тихая и темная — ни фонарей, ни машин, ни звуков. Эйдин думает: бабушка, должно быть, скучает по шуму прибоя.

— Ну вот, — говорит отец. — Приехали.

— Мне нужно заехать в Маргит, взять документы, — объявляет бабушка, шмыгнув носом.

Папа решительно выпрыгивает из машины и отодвигает заднюю дверь.

— Считаю до трех, — предупреждает он.

— Мне нужно пересмотреть свое завещание. Внести кое-какие поправки.

Кажется, она подмигивает Эйдин? В темноте трудно разглядеть, но вид у бабушки и впрямь какой-то плутоватый.

— Я тебе завтра утром позвоню, — обещает папа и протягивает руку, чтобы расстегнуть бабушкин ремень безопасности.

— Позвонишь? — она загораживает пряжку рукой. — Мне никто ни разу не звонил за все время, что я тут.

— Это абсолютная неправда, — отвечает папа. Он прислоняет бабушкин зонт к машине и протягивает ей обе руки. Бабушка, не глядя на него, вздыхает и откидывается на спинку кресла с таким видом, словно отдыхает у камина.

— Вообще-то да, один звонок был. От Сильвии.

Эйдин вздрагивает.

— От кого? — В голосе отца слышится раздражение. — Ах, от этой…

— Сильвия звонила? — переспрашивает Эйдин.

— Из самой Америки!

— Великолепно, — говорит отец. — Позволь, я помогу тебе выйти из машины, мама. Ну же… дай мне здоровую руку.

Бабушка сердито фыркает:

— Я хочу домой.

— Как только окончательно выздоровеешь, — говорит папа.

— Так Сильвия в Америке? — спрашивает Эйдин как можно небрежнее.

— Операция прошла успешно!

— Какая операция?

— Мама, уже поздно, Кирану пора спать. Давай отложим до завтра? Дай мне, пожалуйста, поровую руку!

Бабушкино лицо затуманивается.

— Погоди… Я разве не говорила? Выходит, нет.

— Ей пришлось делать операцию? — спрашивает Эйдин.

— Ну нет, — отвечает бабушка. — Это же Сильвия. Она здорова, как огурчик. Американка до мозга костей.

Папа вздыхает.

— Но ты же только что сказала, что ей делали операцию?

— Нет, не ей, а тому мальчику, которого она воспитывает, ее племяннику. Ты его не знаешь? Он из Флориды.

— О чем ты говоришь, мама?

— Шон, юный подопечный Сильвии, — разъясняет Милли обстоятельно, словно они все тут слабоумные, — страдает опасным заболеванием.

— Кто такой Шон? — интересуется Нуала.

Все это время, с той минуты, как разорвалась эта бомба, Эйдин почти не дышит. Она пытается переварить все эти путаные сведения, радуясь хотя бы тому, что в темноте не видно ее лица, а заодно тому, что Шон никогда не видел ее сестру.

— В сущности, — продолжает бабушка, — он был уже при смерти, если хотите знать. Он несколько раз заходил ко мне вместе с Сильвией, во всем мне помогал. И весьма кстати. — Она смотрит на папу в упор. — Всякие мелочи, с которыми все некому было разобраться. Он и лампу мне на кухне починил.

— Так ты говоришь, Шон… болен? — спрашивает Эйдин. — Мне так не показалось, бабушка.

— Так ты его знаешь? — спрашивает мама.

Эйдин буркает что-то невнятное, но утвердительное.

— Ох, я уже и не помню, что у него за болезнь такая, — говорит бабушка. Она снимает шляпу и с наслаждением скребет поросший редкими волосами затылок. — Какая-то страшная, смертельно опасная штуковина. Не рак, но… вроде как его дальний родственник! Чудное такое название. Вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное? В общем, они улетели в Америку. Оба. Да неужели я не рассказывала?