— Алло?

— Миссис Гогарти?

— Слушаю!

— Угадайте, кто это?

— Сил! Ты? — Милли прикрывает трубку рукой и объясняет соседке: — Это моя американская подруга. Я вам непременно как-нибудь расскажу.

— Миссис Гогарти? Вы слушаете?

— Да я просто дар речи потеряла! Как ты меня нашла? Это Кевин тебе сказал, что я здесь?

— Не могла же я забыть свою любимую ирландку, правда?

— Ох, а меня он вот сюда упрятал. Тебе уже рассказали?

— Я звонила вам домой, но телефон не отвечал. Тогда я позвонила домой Кевину, и трубку взяла его дочь. Она говорит, у вас был какой-то пожар?

— Ой, нам не стоит слишком долго разговаривать. Трансатлантический тариф все-таки. Просто хочу услышать, как ты там дышишь.

— Что?

— Вот так, великолепно.

— Так что случилось? — спрашивает Сильвия. — Был пожар?

— Ох, это было ужасно. Я чуть не погибла, ты не слышала? А потом Кевин пришел и увидел меня на кухне. Но это неважно. Скажи лучше, как поживает наш пациент? Когда операция?

— Уже сделали несколько дней назад.

— Быстро вы!

— И сейчас он выздоравливает. Пока что все идет нормально.

Милли тут же сообщает миссис Джеймсон:

— Операция прошла успешно!

— Врачи говорят, выздоровление будет долгим, дольше, чем мы думали. Но вы бы его видели — лежит, весь опутанный проводами, и ест желе. Он настоящий боец.

— Безумно рада это слышать, — со слезами говорит Милли. — Рада за вас обоих. Просто ужасно!

— И все это благодаря вам.

— Да ладно…

— Это такое облегчение, что и сказать нельзя. А вы-то как? Долго еще там пробудете?

— По секрету между нами тремя, считая миссис Джеймсон, сдается мне, я тут долго не протяну.

— Миссис Джеймсон?

— Я скучаю по нашим разговорам, Сил. Очень скучаю.

— И я тоже, — отвечает Сильвия. — Надеюсь, вы скоро вернетесь домой. Через пару недель, может быть? Как вы думаете?

— Да, а кухня-то — ты ее теперь не узнаешь. Черная, как ночь.

— О боже мой.

— Вот что я тебе скажу: бронируй-ка поскорее билет домой и помоги мне сбежать отсюда. Увези меня в свободную страну!

Сильвия фыркает и говорит:

— Было бы здорово, правда? Ох, черт, мне надо идти. Врачи зовут, хотят узнать, как идут дела.

— Позвонишь мне еще как-нибудь, когда у тебя будет время?

— Обязательно.

— Или дай мне номер, чтобы я могла с тобой связаться?

— Конечно. — Сильвия диктует длиннющий ряд цифр, и Милли записывает их на клочке бумаги.

— Когда ты вернешься в Дублин? — спрашивает Милли, но связь, видимо, прервалась, потому что телефон внезапно замолкает.

Кевин платит бешеные десять фунтов за то, чтобы его машину не угнали, пока он будет ужинать, и плетется в «Маллбери Гарден» — праздновать двадцатилетие со дня своей свадьбы. Когда у него была приличная работа и на внутреннем фронте дела еще не совсем разладились, они с Грейс строили планы — отметить эту знаменательную дату романтической поездкой. Провести длинные выходные на Корсике или роскошные две недели в Аргентине. Они будут брать уроки танго, заниматься любовью в гамаке, а потом отключаться в блаженной сиесте в номере бутик-отеля, и над головами у них будет крутиться, навевая прохладу, плетеный вентилятор.

Но теперь денег на такие излишества нет, и Грейс уже не тянет с ним спать, хоть в гамаке в Буэнос-Айресе (это возможно вообще?), хоть где-нибудь еще. Всякие разговоры о поездке их мечты давно прекратились. Какое-то время Грейс еще рисовала себе картину большого праздника дома — с фирменным коктейлем, с официальными приглашениями, а дети пусть отрепетируют смешную сценку, где будут символически поджаривать родителей на огне (Кевин считает такие инсценировки слащавой пошлостью, но детям нравится, и он держит свое мнение при себе). Потом размах сузился до тихой вечеринки в узком кругу — и хлопот меньше, и веселее, и дешевле. И в конце концов все свелось к ужину на двоих в Доннибруке.

Грейс опаздывает. Кевин потягивает джин-тон и к и проверяет сообщения в телефоне. Вчера он удалил всю контактную информацию Роуз Берд — решение, которое уже невозможно отменить, и сознание его необратимости временами вызывает легкую боль, а временами, как сейчас, благодарное облегчение: его судьба решена.

Кевин видит, как его жена входит и называет свое имя администратору. Мужчина за соседним столиком поглядывает на нее, и Кевину это приятно. Он сглатывает, убирает мобильный в карман пиджака и начинает разглядывать других состоятельных посетителей — это все же повеселее, чем копаться в самом себе, хотя рефлексия все равно волей-неволей просачивается в мозг. Даже если вдруг подвернется подходящая работа — захочется ли ему ей заниматься? Все равно в последнее время, за что бы он ни взялся, выходит полное дерьмо. Мама не выносит «Россдейл» и без конца донимает его жалобами. Эйдин, если смотреть правде в глаза, по-прежнему считает своих родных стаей гнусных ублюдков, достойных лишь презрения, — а уж на презрение она никогда не скупилась. А главное, о чем Кевин тревожится, пока Грейс идет к нему, лавируя между столиками, — чем стали для них эти двадцать лет, чем не стали, чем должны были стать? Очень не хочется задумываться о том, не путают ли они любовь с привязанностью, о том, что дети, которые когда-то были клеем для их семьи, теперь играют скорее роль противоядия, или (слишком циничная мысль, Кевин понимает это) о том, что их держит вместе только привычная лень, нежелание растаскивать по частям захламленный, сложно устроенный дом и делить жалкое бесполезное барахло, которое они накопили за эти годы. Ноутбуки, пилки для ногтей, чайники — все это не самый подходящий цемент для брака.

Но вот его жена, с которой они прожили два десятка лет, стоит перед ним — подавляя зевок, что в такой торжественный вечер отдает черным юмором, — и Кевин, нервничая и потея, снимает пиджак и поднимается из-за стола ей навстречу.

Когда приносят заказ, Грейс осматривает интерьер и говорит:

— Я хочу забронировать столик в том новом местечке у «Гришема» — органический паб, или как он там называется?

— М-м-м-да?

— Я думала, ты бывал там? Шеф-повар из Корка…