Через три года после Вселенского Собора во Флоренции османская пехота в битве при Варне растерзала совместное войско угров и ляхов, как степные волки щенят слепых. Больше Папа Римский никого на войну против турок поднять не смог.

Об Афанасии за все эти годы вестей не было. Верно, сгинул.

Когда я вернулся с Собора домой, князь наш Василий уже Тёмный был. Брат его двоюродный Дмитрий Шемяка обманом в лавре захватил, там ему глаза выколол. Василий выжил, долго с братьями воевал, но Москву себе возвратил.

Князь меня выслушал, осерчал, хотел насильно в монахи постричь. Но потом охолонился, и с той поры я служу переписчиком при Успенском храме.

Унию с Римской церковью у нас отвергли. Князь назначил митрополитом Иону Рязанского, того, которого когда-то покойный патриарх Иосиф палкой побил за казнокрадство. Так что теперь у нас митрополит свой, русский. Наверное, это хорошо.

Исидор приехал в Москву через год, думаю, по настоянию Папы. Князь Василий на него кандалы надел, самовольно митрополичьего сана лишил, в Чудов монастырь под стражу заключил, судилище над ним устроил. На этом судилище главным обвинителем Аврамий, владыко суздальский, выступил.

– Он меня и голодом морил, и в темницу заточил, изменник проклятый, – кричал Аврамий. – Всё лишь для того, чтобы латинскую веру везде распространить.

На суд и меня позвали, спросили, как дело было.

– Голодом нас всех морили, – сказал я. – Это было указание Папы Римского и банкира Медичи. А Исидор, как раз, и другие архиереи от голодной смерти спасли, одежды свои жидам заложив. Темницей Аврамия Исидор пугал, но никто его туда не заключал, Святой Троицей клянусь.

В общем, помытарили Исидора, но отпустили. Меня же князь за слова мои в защиту Исидора хотел в яме заживо сгноить, да Пресвятая Богородица помогла и ещё то, что у нас переписчиков по пальцам одной руки посчитать можно.

Недавно меня навестил купец ганзейский из Любека. Сказал, что видел в Риме Исидора. Исидор теперь латинский кардинал-епископ, живёт на острове Корфу.

– Велел тебя разыскать, если живой, – сказал купец. – Кланяться велел и передать приглашение в гости. Вот письмо его, если соберёшься, используй как подорожную грамоту.

Мне пятьдесят лет. Сыновья мои уже взрослые, все по воинскому делу служат. Двое – на брянской заставе, один – на тульской.

Мне пятьдесят. Хороший возраст, чтобы начинать жизнь сызнова. Вот как по весне распутица сойдёт, так и двинусь в дальние края…

Жизнь и смерть преподобной Скво

Утром аббатису ошпарили кипятком. Скво сидела в своей келье, облезлая, нервная и кропала стишки. Стихи у неё получались скверные, дрянные, тошнотворные получались стихи, но Скво они нравились. И глухонемой Силин, прислужнице, которую она привезла из родной Шотландии, стишки хозяйки тоже нравились. Силин вообще нравилась человеческая речь, в этом беззвучном разевании рта она находила глубокий, потаённый смысл.

Скво закончила песнь о Катрионе, утопившейся от несчастной любви. Посмотрела задумчиво на гусиное перо и переместила девицу в могилу, где её закопали заживо. В следующем варианте сделаю колдуньей, в этом больше жизненной правды. Силин принесла миску с примочками.

Скво отмахнулась. Само заживёт, если богу будет угодно. Следовало составить донесение герцогу о случившемся происшествии. Жаки совсем обнаглели, подумала Скво, надо попросить проучить чёртовых мужланов.

В деревне монастырь не любили. Сочиняли нелепые слухи о сатанинских играх, которым предавались послушницы. В лицо, конечно, ненависть не решались высказать, но от всякой работы, которую им поручала аббатиса, отлынивали со всем хитроумием, свойственным истинным бургундам. Эта территория окончательно вошла в состав королевства не так давно, меньше пятидесяти лет назад.

Простонародье хранило память о тех славных временах, когда они лупили заносчивых франков, а король Людовик Тощий сидел в замке Карла Смелого то ли в гостях, то ли в плену.

Скво хорошо помнила тот год, когда по приказу короля граф Бомон-ле-Роже выводил из Франции бригантов. Наёмники остановились в деревне на сутки, дожидаться отставший обоз. К ночи среди пьяного сброда, горланившего почище иерихонской трубы, уже невозможно было разобрать, кто солдат, а кто мирный крестьянин.

Командир отряда капитан Гасси был настороженно учтив и почти не притронулся к ужину, накрытому в кабинете аббатисы.

– Вы уже проследите, матушка, чтобы никто из сестёр не покидал обитель. Хлопотные у меня подчинённые. Я расставил вокруг монастыря мушкетёров, в случае необходимости они отгонят этих…. – он хотел произнести скверное слово, но сдержался.

– Не волнуйтесь, капитан, – сказала Скво. – Я понимаю ту высокую ответственность, которую на вас возложили.

На заре наёмники ушли, источая смрад пропахших кровью и потом доспехов, а ещё через день в лесу нашли рослую фламандку Беатрис, больше похожую на лошадь, чем на монахиню, с перерезанным горлом и очевидными следами насилия. Детородный орган, грубо вырванный, лежал в корзине рядом с трупом.