– Правда ваша, Ригор Власович... Секите голову... вот...

– Где и как?

Ненавидя себя за косноязычие, я рассказал, как все произошло.

Несколько минут спустя на колокольне ударили в набат.

Когда стеклась толпа, Полищук заложил руку за ремень, обвел суровым взглядом мужиков.

– Такое дело, граждане и товарищи. Берите кто что может - колья и такое прочее, пойдем в лес. Ловить Котосмала. Хотел сегодня ребенка порешить. Учителевого сынаша. Пионера, стало быть, и комсомольца, что куркулякам поперек горла стал. Все, кто за соввласть, за мной!

Обшарили весь лес, но Данилу не нашли.

Потянули в сельсовет Кузьму Дмитриевича.

– Ты, старый, не крути!
– мрачно глянул на него Ригор Власович.
– Где Данила?

Титаренко хлопнул себя об полы и присел.

– Да за ним, гадство, уследишь?.. Значца, так... уследишь? А что, опять кого побил?
– испуганно вытаращился он на председателя.
– Значца, так... посадите его в холодную... значца, так... посадите, а я ему, гадство, и хлеба не принесу.

– Послушай, ты, передовой хозяин, живоглот тайный, твой выродок сегодня совершил покушение на мальчишку, на нашу, стало быть, смену, комсомольцев и пионеров-спартаковцев, а значит, и на нашу советскую власть! И пощады себе пускай он не ждет.

Старик рухнул на колени.

– Отрекаюсь! Проклинаю!
– затряс поднятыми руками.
– Нету у меня такого сына! Значца, так... Отрекаюсь - и все!.. Люди добрые, простите, коль вина на мне!

– Встань!
– сурово шумнул на него Полищук.
– Советской власти богомольцев не треба! А за то, что выкормил такую мерзкую контру, запишем тебя в ответчики.

Помогая себе руками, старик медленно поднялся.

– Значца, так, люди добрые... Значца, я на все согласный, так, гадство, жизня устроена... ежли ты кого не съешь, то тебя съедят... Значца, это по-по-божески... чтоб око за око, а зуб за зуб... Значца, виноватый - отвечай!.. А не виноватый - то тож...
– И поплелся к дверям.

Поздно вечером приехали милиционеры, устроили засаду во дворе Титаренко.

Но Котосмал и носа не показывал.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой автор пытается исследовать психологию

творчества, рассказывает про силу слабого и смех униженного

С того самого дня, когда отчим принес Яринку в родной дом, вечерами навещала молодичку Павлина. Сегодня, как всегда, принесла небольшой сверточек, в нем с полфунта конфет с красными рачками на обертке, а в капустных листах - два квашеных яблока.

Яринка заморгала глазами от застенчивой благодарности. Положила гостинцы на табурет рядом с кроватью, колебалась, с чего начать.

– Ой, как много! Я же не ребенок, чтоб конфеты...

А потом вспомнила, как прятала материнские гостинцы под матрац, боялась свекрухи, - и от этого воспоминания рассердилась на самое себя и одновременно обрадовалась: вот теперь она ни от кого не будет таиться! надкусила яблоко и развернула конфету.

– Ой, вкусные! Вот попробуй!
– и щедро подала горсть "рачков" Павлине.

– Да я наелась! Никак воды не напьюсь.

– И что это мы все, кто женского роду, так любим сладенькое?.. Вон мужики да парубки - им бы все горькое: горилку, табак...

– Кто знает. Наверно, потому, что живется нам горько.

– А и правда! Ишь ты!

Павлина осмотрела комнату, залюбовалась затейливыми цветами, нарисованными над окнами.

– Ой, красиво-то как! Будто снится... Чье ж это рисованье?

Яринка опустила глаза.

– Да-а... Так... Не могу работать, так и... Намалюешь себе от нечего делать, и на сердце полегче.

– И как это у тебя так получается?

– И правда, не знаю. Вот так вроде что-то сожмет в груди - дышать тяжко, а сама станешь легонькая-легонькая, и рисовать хочется - до слез. А как начнешь, то будто кто-то твою руку водит - нежно, а то будто придерживает: вот так не делай, вот сюда, мол, не веди. А потом и дышать начинаешь ровно, успокоится сердце, и так хорошо-хорошо станет на душе, будто далеко где-то музыка играет. И забываешь, что ты безногая калека и что замужняя была да свекрухе угождала. Еще и там, бывало, у них, как намалюешь, то вроде над тобой никого нету и никто не грызет, а ты - как пташка в небе.

– Даже завидно...

– Ой, кто мне позавидует!.. Сиднем сижу, только в мыслях летаю... И, знаешь, часто снится - летаю. Чаще всего над лугом. А там - цветов! И думаешь: этого не нарисую - неспособная. Вот если б могла такое сделать, как там, то, может, и не оплакивала б свою судьбу!

И Яринка умолкла. И тонкая печаль была в ее взгляде, когда она всматривалась вроде бы и перед собой, и одновременно далеко-далеко. Словно бы в конец своей жизни.

– Что-то нужно делать, - задумчиво произнесла Павлина.