И еще подумал я тайком: "Уж лучше было бы, если б женатые жили где-нибудь на необитаемом острове..." А затем пришло в голову еще и такое: "Как хорошо, что люди до сих пор не научились читать чужие мысли..."

И сестринские поцелуи, и нежные пожатия рук продолжались, скажу я вам, достаточно долго. (За это время, если на то пошло, мужчина сделал бы значительно больше.) Но вот наконец-то мне великодушно разрешили проводить Нину Витольдовну до самого ее дома. Я представляю, какой гордостью наполнилась душа моей любимой жены, которая отважилась на этот рискованный психологический эксперимент. И я возгордился - вот ведь как на меня полагаются!..

Но это я, конечно, в шутку. На самом деле глубоко представлял всю важность своего поручения - я, подержанный уже парубок, да к тому же с простреленной рукой, должен оберегать от множества опасностей наибольшую ценность - чужую жену. А опасность эта подобна опасности, подстерегающей солдата, стоящего на посту и охраняющего открытую амфору с тридцатипятилетним вином!

То ли от того, что было прохладно, то ли от возбуждения голосок Нины Витольдовны дрожал.

Небо затянуло облаками. Тоненький серп месяца едва просвечивался сквозь них. Стояла влажная, словно ватная тишина. Раздраженно шипели листьями подсолнечники, которых мы касались плечами, проходя тропинкой к пруду. И мы умолкли, будто боялись, что кто-то идет за нами следом (я знаю кто!) и прислушивается. Мы должны были заговорить где-то на плотине, и это будут постные слова, какими люди отгораживаются друг от друга и сами от себя.

Тропинка повела нас в ольховые заросли. Вот пройдем еще шагов сто, а там чистый луг вдоль полотна узкоколейки.

Нина Витольдовна шла впереди, и это было не просто данью правилам хорошего тона, но и потому, что я знал - дети и женщины больше остерегаются опасности сзади.

Упругая луговая земля заглушала наши шаги, и я слышал только учащенное дыхание Нины Витольдовны, - она, очевидно, немного боялась.

И вдруг она резко остановилась, повернулась ко мне, и я наткнулся на ее предостерегающе протянутую руку. Женщина стояла так близко, что видны были ее затененные глаза, округлившиеся от страха. Я хотел было спросить что, мол, случилось, но она, будто угадав мое намерение, зажала мне рот мягкой ладошкой. Боже мой, почему я не поцеловал эту ладошку - без разрешения, по-воровски, нахально, самоуверенно, - ведь такой возможности больше никогда, никогда не представится!.. И от терпкого сожаления я едва не всхлипнул, а сердце у меня заухало так громко, словно ломилось в двери.

– Там... кто-то...
– указала Нина Витольдовна пальцем через плечо и невольно припала к моей груди.

Я затаил дыхание, но потом спохватился, резко выдохнул воздух и приказал себе дышать ровно - дыхание мужчины всегда должно оставаться спокойным.

– Вроде бы кто-то идет, - послышался голос за кустами.

– Да нет, тебе показалось.

– Говорю вам - шли.

Нина Витольдовна властно потянула меня в кусты. Мы были осторожны, казалось даже - бестелесны. Пригнувшись за густым кустом, услыхали, как мимо нашего укрытия кто-то пробежал. Минуту спустя он же возвратился назад, время от времени разводя ветви руками.

Я благодарил бога милосердного, что Нина Витольдовна была в сером платье.

– Так что?
– спросил голос.

– Да вроде ничего.

– Я же говорил.

Те голоса я, кажется, узнаю. Один густой, недовольный, грубо-властный. Второй - голос молодого парня, немного испуганный, скрипучий. Мне кажется, это...

– Аж боязно стало, - признался молодой.

– "Боязно, боязно"!..
– передразнил старший.
– Усе вам боязно! Вот как схватят вас заразы за горло по-настоящему, куды тада ваш испуг денется!

– Да уже хватают...
– мрачно, со злостью бросил парень.
– Вон Ригор так насел, что не дыхнуть. Прошла не прошла жатва, а продналог давай, и в волость с ними поезжай; и на трудгуж глину вози, и на ночь его, собаку, принимай, и... и... Все хозяева крепко это понимают, один только мой батя - "совецка власть, да совецка власть, да землю дали, да уремья такое настало...".

– Ладно, Полищука...
– старший понизил голос, и последних слов его мы не услышали.
– Его нада...
– И снова пониженным тоном: - Понял?

– Вот это правильно, - сказал парень.
– Вы, батько, такие умные, такие осторожные!..

– Гм!
– самодовольно хмыкнул старший.
– Ну, ето харашо. Передай хозяям, пускай надежду не теряют. Да еще скажешь, чтоб, ето самое, завезли куда нада два мешка паляниц, пуд сала да с полдюжины жареных гусей. И бочоночек перваку. Слыхал? Да еще пару добрых коней выставили совместно.

– Ой, что вы?!
– испугался парень.
– Это ж кони!..

– Знаю. Так мы, ето, за народ жизни не жалеим, а вы за коней трясетесь?! Сколько ужо мы их загнали? А сколько заразы поубивали их под нами! Думать нада!

– Но как? Паспорта записаны на лошадей? Чуть что - сразу же подозрение!

– А вы, дурные, не знаете, где, ето, взять? Они вас за глотку, а вы их!

– Боязно. Изловят мужики и...

– Ето вже ваше дело, - равнодушно произнес старший.
– А кони чтоб были. С вуздечками. И патронов чтоб, ето, натрусили с полмешка.

– За патронами дело не станет, - озабоченно сказал парень.
– Если б одни патроны!..

– Ну вот. Я сказал.

Долго молчали. Потом снова парень: