– Ну, так не будет жалоб в вышестоящие органы?
– спросил Полищук.

– Нет, нет!

– Ладно, идите себе, - махнул рукой Ригор Власович, - да не забывайте про мировую революцию!

После этой беседы Ригор Власович заходил к нам. Рассказывал, как всегда, сельские новости, а сам поглядывал искоса на нашу белокурую панну. От этого серьезного и мрачного взгляда Ядзе, вероятно, было не по себе и немного страшно. Невинные круглые глаза ее избегали смотреть на нашего могущественного гостя.

С тех пор как Ригор Власович приметил девушку, они так и не перемолвились ни словом. Придут ли к согласию они в конце концов?..

Меня уже клонило в сон, Евфросиния Петровна откровенно зевала.

Я воспользовался паузой, наступившей в разговоре, и сказал:

– Ядзя, проводи Ригора Власовича, чтобы собака не порвала.

Полищук бросил на девушку тревожно-радостный взгляд.

– А и правда, Явдошка...

Окно у нас открыто. Слышно, как Ригор Власович смущенно покашливает у перелаза. А Ядзя, как всегда, молчит. И я знаю - такая милая беседа продлится чуть ли не до третьих петухов.

"Дубина стоеросовая, - думаю с сочувствием и некоторым пренебрежением, - в твои годы я давно знал пути неисповедимые к девичьей пазухе..." - И засыпаю...

В ту ночь в Полищука кто-то стрелял. И хотя выпалили из обреза, стрелок, по-видимому, был меткий - пуля продырявила гимнастерку и обожгла Ригору Власовичу предплечье.

Стрелял из нагана и Полищук, но не попал.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой автор рассказывает, как Степан

Курило из наймита превратился в хозяина

Проснулся Степан уже не наймитом, не любовником своей госпожи, а ее мужем, хозяином.

Его немного мутило от перепоя, - с двумя парубками, что были у него шаферами, выпили они вчера четверть пригорелого самогона. Соседей и родичей София не звала - припомнила, как поносили они ее с законным теперь мужем. Приглашала только учительницу с ее Иваном Ивановичем, но он в это время был в уезде, и Евфросиния Петровна под этим предлогом не пришла. Так и сидели за столом вчетвером, - Яринка от большого стыда за мать (подумаешь, какая!..) убежала к Гринчишиным, там и ночевала.

Яринкино отсутствие Софию не беспокоило, наоборот, - выпроводив парубков, она повеселела - ну, чисто тебе озорная дивчина. И, осуществляя свое супружеское право, была так ненасытна, что сейчас у Степана, когда он смотрел на нее, кроме гордости за себя и нежности к супруге, холодок пробегал по спине. Он сейчас даже побаивался, что она откроет глаза и своими белыми, теплыми от сна руками потянется к нему. Степан быстренько оделся. Чтобы не разбудить жену топаньем заскорузлых опорок, остановился поодаль и долго и внимательно всматривался в ее лицо, озаренное мягким рассеянным светом раннего утра. Низкий широкий лоб ее был сейчас безоблачным и чистым - без единой морщинки. Слегка отекшее от безудержной страсти лицо было милым своей безмятежностью, своим счастьем - отсутствием желаний. Все на свете имела теперь женщина, не пожелает она стать даже царицей... От взгляда на ее зацелованные, запекшиеся губы Степан почувствовал жажду. Даже на расстоянии они присасывались к нему до истомы, до пустоты в груди.

И в теперешнем своем страхе перед женой он знал, что все повторится снова - любовь, желание и разочарование удовлетворенности. Боже, и зачем ты сотворил женщину? Зачем ты вложил не в лучшее из своих созданий столько щемящих тайн, что познанию их нет конца?..

Ну что ж, пора уже и будить.

– София, голубка...
– позвал он тихо.

И она сразу открыла глаза. И подсознательно потянулась-таки к нему руками, и разочарованно протянула их вдоль тела, заметив, что муж уже одет. Снова закрыла глаза - от счастья, отсутствия всех желаний, от радости здорового человека, который не ощущает своего тела.

– Я сейчас...
– бормотала пересохшими губами.
– Ты меня убаюкал...

Потом опять открыла глаза и долго смотрела на него без всякого выражения на лице, прислушиваясь к тишине в своей душе, созерцая Степана как часть своего тела, не способную ничем удивить ее. Затем вздохнула неизвестно почему и с неожиданной для своего налитого тела легкостью поднялась и быстренько нырнула в юбку. И, приводя в порядок длинные, по самый пояс, косы, зажав шпильки в зубах, искоса продолжала посматривать на него загадочным взглядом - спокойным? призывным? удивленным? равнодушным? И была ли в ее взгляде нежность? Пожалуй, нет. Она была расчетливая, умная крестьянка и знала - нежностью можно одаривать мужа только ночью. Днем за ее ласки он должен работать. Себя София полностью исключала из любовной игры. И знала - чем дальше, тем меньше она будет выказывать мужу нежность, чтобы он жаждал ее как снисходительной божьей милости. И поэтому она никогда не утратит его...

В этот день собирались выгнать зайца с ржаного поля. А там, через несколько дней, готова пшеница, работы приспеет столько - некогда будет и словом перекинуться. И праздник их единения уступит будням без конца и края...

Умывшись из ладони, София побежала к Гринчишиным за Яринкой.

Соседи уже торопливо обедали. Горделивую и стеснительную Яринку хозяевам так и не удалось уговорить поесть, и она, страдая от голода и одиночества, сидела на скамье у окна - отвернулась от всех и не смела идти домой. Лицо девушки пылало, словно от чьей-то молчаливой, невысказанной хулы. Сидела напряженная, изболевшая, и, когда мать скрипнула дверью и стала на пороге, Яринка вскочила с места и сжала кулачки.