И взгляд его погас. Дед только вяло махал хворостиной, будто задумавшись, будто был в полном одиночестве.

Яринка почувствовала себя совсем плохо. "И ты у них будешь совета спрашивать?.."

Ни слова не говоря, побежала к своему дому. Полезла в погреб, собрала в ковшик сметаны из двух кувшинов, отмахнула изрядную краюху свежей паляницы. Прикрыв еду фартуком, прокралась огородами к усадьбе Корчуков.

– Нате, дедуня, - подала несмело.

Беззвучно шевеля губами, дед долго смотрел на сметану и на краюху белого хлеба в своей руке. Потом словно нехотя начал есть, жуя деснами. А затем так разошелся, будто боялся, что у него отнимут. Выскреб ковшик ложкой, а оставшуюся сметану собрал согнутым пальцем и облизал его. С большой неохотой отдал Яринке ковшик и ложку, облизнул усы.

– Вот теперь я поздорльовею. А то слабость и крузение в голове. Дай тебе господи хорльошую парльу.

Стал помахивать веточкой весело, будто забавляясь.

– Так ты, гляди, никому!
– крикнул вдогонку Яринке.

– Ни-икому!
– пообещала Яринка и юркнула на улицу.

Печаль, что душила девушку, стала еще более жгучей. И некому было ее развеять.

А что, если пойти к дядьке Петру, может, хотя бы бабка Секлета дома? Она-то уж такая разумная, как попадья. Неспроста ведь она шептуха да еще и просвирница. И хотя батюшка ругал с амвона Секлету за знахарство, зато за просвирки хвалил и всем бабам в пример ставил.

Оглянувшись на безлюдное село, что дрожало в текучем мареве, Яринка спрятала ковшик и ложку в бурьяне под чьим-то плетнем и побежала к дядьке Петру.

Бабку Секлету застала в саду под яблоней. Задрав голову и разглядывая отяжелевшие от белого налива ветви, она брала из подола яблоки, вытирала их фартуком и грызла уголком рта.

Заслышав Яринкин голос, мигом выбросила из подола яблоки.

– Тьфу, тьфу!
– сплюнула она. И, не давая Яринке даже поздороваться, стала оправдываться: - Это мальчишки прокрались к яблоне... а я их поймала... А спаса-то еще не было! Кто ж до спаса яблоки ест? И что они в них находят? Ну, трава травой. Взяла вот, попробовать, какое же оно теперь, да только зря рот опоганила, прости, господи!.. Тьфу, тьфу!.. Никогда не ешь, детка, яблок до спаса! Грех!.. Такой грех!..

Яринку очень подмывало загнать бабку за явный обман в угол, но побоялась прогневить - ведь пришла за советом.

– Не буду, бабуся, и не погляжу в ту сторону!

Бабка немного успокоилась. Вытерла губы пальцами, потом по-хозяйски подперла рогатиной обвисшую ветку.

– Ох, урожай какой в этом году на фрукты!

– А уж так.

– Твоя мать поехала жать?

– Сегодня уже второй день.

– А ты чего дома?

– На хозяйстве, - вздохнула Яринка.
– Ой, бабусь!
– покачала она головой.

– А что?

– Да такое, бабуся, что и говорить не хочется!..

Секлета вся подалась к ней. Темные глаза ее чуть ли не пронизывали Яринку насквозь.

– Ну, ну, говори!
– сжала плечо девушке.

– Ой, тако-о-о-е!
– всхлипнула Яринка.
– Сдурели мои мать, вовсе стыд потеряли, замуж выходят!

– А за кого?
– всплеснула руками Секлета.

– За наймита. За Степана... А знаете, - зашептала Яринка горячо, уже и стелются вместе, чтоб мне провалиться!.. Только вы, бабуня, никому ни-ни!

– Ма-а-ту-ушки мои!
– снова всплеснула руками Секлета.
– Ой, срамота какая! Позор! Помешать, разладить это! А то ведь хозяйство кому достанется?! Какому-то москалю... А наш род, родная кровь - по миру?! Перейти им дорогу! Бедная моя де-е-еточка! Бедная моя сироти-и-инка! заголосила Секлета, обняв Яринку за плечи и качая головой.

Девушка тоже заплакала.

Потом Секлета умолкла на полуслове и, подумав немного, произнесла совсем спокойно:

– А ты, детка, не тужи. Я уже знаю, как это дело до ума довести. Иди домой, а я все улажу. Я им обоим такого отворотного зелья дам!..

– Ой, господи! Отравите!..
– испугалась Яринка.

– Да ты что?! Мое зелье - от слова божьего!
– торжественно изрекла Секлета.
– Вот увидишь! Все будет ладненько, и дома веди себя так, будто ничего не случилось. А там уже моя забота.
– И, чтобы придать своим речам большую значимость, легонько подтолкнула Яринку.
– Иди и примечай!

Дрожа от радостного возбуждения, Яринка побежала домой.

День тянулся нестерпимо долго, так и хотелось подогнать медлительное солнце.

Уже над улицами села зависли золотистые облака вечерней пылищи, уже стояли в воротах хозяйки, высматривая разморенных дневным зноем манек да лысок с настороженными ушами и прозрачными ниточками слюны, свисающей с их нежных губ, засыпала уже на завалинках набегавшаяся за день малышня, беззвучно взвивались в небо серо-сизые струйки дымов из труб, тарахтели на крутом спуске подводы, едущие с поля, босоногие пареньки в сермягах ехали в ночное, а матери с наймитом все не было.

Приехали - когда совсем стемнело. Яринка не захотела и ворота открыть, и мать, медленно сойдя с телеги, пошатываясь от усталости, сделала это сама.