Петру Македону, который несмело плелся за собаководом и смотрел на него виновато и жалобно, тот сказал сердито:

– Ну, чего ходишь? Иль я тебе бог? Иль я твоего коня проспал?

Петр даже всхлипывал от жалости к самому себе.

– Ну погодите!..
– хлюпал носом.
– Ежели что... так не судите.
– И погрозил кулаком то ли милиционеру, то ли кому-то неведомому.

Милиционер пристально посмотрел на него, тяжело вздохнул (он, очевидно, тоже был из крестьян), но смолчал.

Затем приезжие зашли в сельсовет, долго разговаривали с председателем, а Петр все время стоял и чего-то ждал. И только после того, как милиционеры, устало поставив карабины между коленями, уселись на бричке, а собака, пристально всматриваясь в толпу (Петр даже искал взглядом - кого пес выглядывает), несколько раз гавкнула, а милиционеры даже не оглянулись на ее лай (вот вам какая правда на свете!), только после этого понял Петр - на милицию он уже не может полагаться.

В тот же день Петр Македон, закинув за плечи торбу с харчами, ушел из села. Но, верно, найдет он от своего коня лишь прошлогоднее и-го-го...

А в сумерки, сказывают, собрал Полищук самых важных хозяев. Мужики сидели на скамьях, а Ригор Власович долго ходил перед ними, так долго, что у них шеи заболели следить за ним.

– Так вот, - обвел он пристальным взглядом бородатые и безбородые, сухие и лоснящиеся, хитрые и простодушные лица.
– Обижаете вы, граждане куркули, наш бедный класс.

Богатеи смолчали.

– Значит, так, - сказал Ригор Власович, - советую вам и прошу вас, люди добрые, всем гуртом скинуться и, стало быть, купить на ярманке конягу. Слыхали?

– То есть как?

– А вот так. Купить и подарить нашему сельскому пролетарию Петру Македону. Другого выхода я не вижу.

– А кто же это говорит?
– с непонятной усмешкой спросил лавочник Микола Фокиевич.

– Это говорю я, Ригор Полищук, а вы меня знаете.

– Во-от как!
– закивал головой Тубол.
– То есть, значит, вы лично, Ригор Власович... А я, грешным делом, подумал, что это нас просит наша родная совецка власть. Ну, для такой власти мы и скинулись бы по полтиннику, чего ж... Или даже последнюю дырявую сорочку пожертвовали б... Надыть - так надыть...

– Ой, Тубол, ну и хитрый ты живоглот!.. Конечно, советская власть этого тебе не скажет. Потому как закон один для всех. Но в законе не написано и того, чтоб красть коней у бедняков. Стало быть, вы, куркули, первые порушили закон!

– Чего ты тут нам следствие разводишь?!
– взъерепенился Тубол. Ежели что - так пальцем укажи! Это тебе не осьмнадцатый годик! Чтоб селян притеснять... Мы и в волость пропишем... в уезд... а то в сам Харьков! Кому какое дело, что у раззявы цыганы коня украли?!

– А почему те цыганы у тебя не украли? И с коих это пор Шкарбаненко в цыганы записался, а? Глядите мне, не брешите на цыган из бедного классу! Этого вам пролетариат не простит!.. А что касаемо вашей жалобы, то можете прописывать. Я ж вам не пишу директиву, а только прошу! Слышите, прошу! И даю вам на эту мою просьбу, несознательные вы живоглоты, две недели.

– А позвольте, добродей-товарищ, узнать, - спросил ворчливым от вежливости голосом ктитор Тилимон Прищепа, - что ж это нам от власти будет, если не купим тую клячу?

– Ну-у...
– развел руками Ригор Власович.
– Советская власть за это вам ничего плохого не сделает. Да только мне, - Полищук ткнул себя пальцем в грудь, - да только мне известно, что кое-кто из вас не все имущество вписал в обязательную страховку, а кое-кто, стало быть, нарушает наш земельный закон и берет у бедного класса землю в аренду...
– Ригор Власович достал из кармана тетрадь и постучал по ней пальцем.
– Тут у меня все прописано!

– А-а-а...

Хозяева переглянулись. Тубол вытянул губы трубочкой и присвистнул.

Ригор Власович хлопнул тетрадкой по ладони и спрятал ее в карман.

Тубол положил руки на широко расставленные колени и растерянно оглядел всю компанию.

– Нам та кляча ни к чему, - произнес он.
– Но, по крайности, ежели нас власть очень просит... Так как, добродеи? Скинемся? А?

Хозяева морщились, словно среда на пятницу, и молчали.

– Как хотите, - пожал плечами Ригор Власович.
– Разве я вас неволю?

– Вот, вот, - сказал Микола Фокиевич.
– Мы по доброй воле.