— Поспрашивай своих всё же, — благодушно предложил купец. — Девку кто-то перевозил. Сам лодочник не при делах останется, но нужно знать, к кому она ехала.

— Если птичка какая напоёт, я тебе сразу скажу, — пообещал Иван Серый, и стало ясно, что от него ничего не добьёшся.

Малисон взобрался в седло. Муха зашагала, мотая головой. Село тянулось вдоль тракта на Нарву, заворачивая вместе с ним на юг, влево. Проехал через Спасское, в лесу на перекрёстке свернул направо. Дорога была пустынна. Купец громко гукнул, пугнул сову, сидевшую под кустом с разинутым клювом. Сова отскочила боком, подпрыгнула, устало замахала крыльями, бесшумно ушла в чащу. Малисон подумал, что пистоль надо было бы взять. А ну как лихой человек из-за деревьев выйдет, а у него самострел какой? Так и ехал, пугая сам себя и пугаясь всякого шороха, но, к счастью, боялся недолго.

Впереди завиднелся просвет. Здесь начинались земли Стена фон Стенхаузена. За межевой канавой лес был вырублен, потянулись возделанные поля — лён, рожь, овёс. Далее у реки темнела деревенька Конду. Там была переправа, возле которой стояла изба паромщика. Нева здесь разливалась на полверсты, но паром был поменьше, чем в Ниене, ибо скотину переправляли нечасто. Для большинства пассажиров у паромщика была приготовлена вместительная лодка, а то и вовсе обходились челном, если надо было быстро перевезти пару-тройку человек.

Впереди и чуть левее Нева обтекала заросший березняком низенький остров Янисаари, часто затапливаемый и до ледостава являющийся подлинно заячьим раем. Люди там не жили, только ездили косить сено на заливных лугах, да рубили дрова.

Ещё левее Нева, раздваиваясь, обтекала красный от сосен Хирвисаари, а за ним впадала в залив.

Малисон подумал, что не столько времени уходит на езду, сколько отнимает переправа.

В Конду-бю, он спешился у ворот, привязал поводья к забору и зашёл на двор к паромщику.

— Хозяин! Стешка, — зычно предупредил он о своём появлении. — Дома?

Стучать не пришлось. На крыльцо вышел босоногий мужик, поправляющий на встрёпанной голове шапку.

— Здрав будь, Егор Васильев, — он угодливо улыбнулся.

— Перевезёшь? Я сегодня на коне.

— Лошадку можешь здесь оставить, мы приглядим, — нынче Стешке лениво было грести на плоту, а хотелось управиться с челном, пусть и денег меньше.

— Эх, сегодня вот как раз не могу, — с сочувствием вздохнул Малисон. — По важному делу надо быть мне верхами, не обессудь.

Паромщик тоже вздохнул и направился к калитке, ведущей на реку.

— Слышал про девку-то? — когда отчалили, обронил купец.

— А то! Все говорят, — пропыхтел Стешка, ворочая веслом.

— Видел её?

— Не-а…

— Говорят, её перевозили на тот берег, а кто, не говорят, — закинул удочку Малисон.

— Не я. Я бы запомнил.

Стешка не врал. Это было заметно по его простоватому лицу, раскрасневшемуся от натуги. Паром пересекал стремнину, в такой момент не до извивов души.

Плот мягко ткнулся в дно. Зашипели брёвна, налезая на песок.

— Вон как обмелело, — пробормотал, словно извиняясь, Стешка. — Дожди вроде шли.

Малисон вскарабкался в седло. Лихо вздымая брызги, Муха с удовольствием прочапала до берега, потянулся к воде, хлебнула, зафыркала.

— Я покричу, когда назад поеду, — обернулся купец.

— Счастливого пути, — паромщик легко оттолкнулся от дна — разгруженный плот всплыл. — Буду ждать, Егор Васильев.

Поддавая крупом и оскальзываясь, Муха влезла по склону и бодро пошла по дороге.

Усадьба Бъеркенхольм стояла не на мысу, открытая всем ветрам, но чуть ниже по течению и поодаль от берега, в том месте, которое не затоплялось водой.

Миновав покосные луга, Малисон проехал через берёзовую аллею к воротам усадьбы, спешился и тут, на удачу, вышел на крыльцо сам управляющий, длинный как оглобля и такой же худой.

Хильдегард Тронстейн был человек суровый и немногословный. Подойдя к воротам, он сказал:

— Вот и ты.

После чего стал ждать, что скажет непрошенный гость.

Купец достал из сумки бутыль, повертел на солнце, помахал этикеткой и молвил:

— Ты только посмотри, что я привёз. Пойдём, разговор есть.

Тронстейн отодвинул воротину, впустил купца, кивнул на лошадь:

— Оставь Ингмару, — и требовательно гаркнул в сторону конюшни: — Эй!

У него этих «Эй!» на разные лады был целый мешок, и каждое кому-то предназначалось. Все слуги в поместье знали своё «Эй!». Тронстейн быстро вколачивал понимание.

На зов тут же явился сын управляющего, приставленный к лошадям. Его можно было видеть на облучке, когда супруга Стена фон Стенхаузена Анна Елизавета с дочерью Рёмундой Клодиной приезжали в город.