— Но если все сокровища земные принадлежат князю мира сего, тогда и богатства Церкви тоже находятся в руках дьявола? — резонно ответил вопросом на вопрос купец, избегая прямого ответа на поставленный ему вопрос.

Пастору это не понравилось.

— Не искушай Господа Бога своего такими вопросами, — мягко предостерёг он. — Ты откуда этих сомнений набрался?

— Я головой ушибся, — пробормотал Малисон.

— Ой, не лги мне, — смиренно вздохнул Фатабур. — Ты искушаем дьяволом в горе своём. Ты легко можешь оступиться и согрешить. И согрешил уже? — подождав в молчании, пастор добавил: — Исповедаться тебе надо.

— Надо бы, ваше преподобие, — склонил чело Малисон и пошёл вон из храма.

Моросил дождь. Но день выдался безветренный и оттого такой тёплый, что Малисон, избегая крыши и тесноты, взял в «Медном эре» бутыль кюммеля и побрёл, куда глаза глядят. В туфлях чавкало, со шляпы текли струйки, однако же на сердце легла такая благодать, какая нечасто случается после хорошей церковной службы или от пары-тройки глотков умело разбавленной тминной настойки на чистом перваче. Здороваясь со всеми встречными горожанами и приветливо улыбаясь им, купец вышел из пределов Ниена, оставил оплывший городской вал за спиною и побрёл по Нотебургской дороге, помахивая в такт шагам оплетённой глиняной бутылкой.

За городом, справа от дороги, где росло Висельное дерево с ветками, похожими на кости, были врыты в ряд три столба, соединённые перекладинами. Между столбами могли разместиться сразу четыре преступника, но такое случалось не каждый год, и перекладины успели замшеть, не очищаемые верёвкой.

Под Висельным деревом, раскинув ноги, сидел шорник Хооде. Вместо воскресной службы он пришёл сюда, и пивное ведёрко его опустело.

С утра Тилль Хооде вставал к верстаку кроить кожи, вощил дратву, потом садился шить, и так ему было терпимо жить. Он забывался среди привычной работы до самой ночи, чтобы торопливо заснуть и сном сократить отцовское горе. В праздники же ему нечего было праздновать, но и работать по цеховому уставу не полагалось. Проповедь не утешала его, не радовали соседи. Шорник искал спасения в одиночестве и находил отдохновение в пиве.

— Goden dag, — вежливо приветствовал его купец на платтдойч, который знал хуже шведского и финского, но выучился говорить, чтобы понимать не только язык соседей со Средней улицы, но и голландцев.

— Moin, — кратко ответствовал Хооде, после чего замер и остекленел.

Купец приложился к бутылке и посмотрел на него. Шорник недвижно уставился вдаль и, казалось, думал о чём-то. Шляпа его сбилась набок. Струи дождя текли по щеке и подбородку.

— Не желаешь ли ты выпить, сосед? — тщательно подбирая слова, обратился к нему купец. — Кюммель сегодня удался.

Шорник с трудом перевёл на него взор и медленно кивнул.

Малисон подошёл и протянул бутылку.

Шорник потянулся, взял, шляпа съехала и упала на траву. Он приставил дульный срез бутыли к губам и трижды отглотнул как воду.

Малисон вертел в руках пробку, словно соображая, что с ней делать.

— Присаживайся, — разрешил шорник.

Малисон опустился рядом, плечом к плечу, и прижался спиной к стволу Висельного дерева.

— Хороший кюммель, — сказал Тилль.

Купец взял у него бутылку и отхлебнул.

Недвижно глядели на дождь, который усилился и полил сквозь тощую листву на головы и плечи сидящих мужчин, но им было не холодно. Потом купец шумно засопел.

— Я как дерево, которому обрубили все ветки, — Малисон мотнул головой вверх на Висельное дерево. — Чувствую себя каким-то обкарнанным.

— У меня пятеро было, — сказал Тилль. — Ута первая, я её не любил, сына ждал. Двое народились и померли. Да и Хельга двойню так и не родила…

— У меня тож помёрли в одну зиму Плашка да Ивашка, — сказал купец по-русски и вздохнул, но шорник понял. Не столько слова, сколько вздох.

— А тех, кого финскими именами назвал, выжили, — добавил купец на платте.

— Не выжили, — отметил Тилль. — Как ни называй.

Выпили за упокой невинных душ, а потом купец сказал:

— Надо наплодить новых. Размножиться аки песок морской.

Теперь он был подкован, благодаря Книге.

— Я бабу присмотрел, — сообщил шорник. — Катрина, дочь таможенного объездчика…

— Она же вдова бездетная…

— Хотел посвататься, а тут, — шорник сделал усилие, поднял руку, вяло махнул, уронил. — Траур.

— Ты ведь не жену похоронил — дочку, — рассудил Малисон. — Какой траур?

— Горе. Да и сил не осталось. Только поработать, а в доме пусто.

Заботливый купец протянул ему бутыль. Шорник отпил, и ему полегчало.

— Теперь придётся жениться, — сказал он. — Хозяйство вести некому.

— Пусть баба какая-никакая приходит. Безмужнюю работницу можно найти за сходную цену.

Тилль крякнул и махнул рукой столь красноречиво, что Малисон без слов понял — платить не будет, а, скорее, с тоски удавится.