Матросы разбегались из бордингауза, как тараканы из короба с сухарями, если его как следует пнуть. Остановить их было не легче, да Малисон и не пробовал. Он только указал караульным, на какие суда потащили раненых, а те ринулись в нужную сторону, и вскоре их крики возвестили о поимке. Злостных нарушителей городского порядка и их пособников ждала гауптвахта, суд и штраф, а ночной дозор — опрос у юстиц-бургомистра в присутствии письмоводителя. Шульц не мог понять, зачем надо было выбирать все эти хлопоты и обоюдные беды вместо того, чтобы взять пару серебряных монет.

Светало, когда они брели по Средней улице от рынка к полям.

Древко алебарды вяло и неубедительно постукивало по заборам, да поскрипывало кольцо погашенного фонаря — Герман берёг масло.

— Истинно говорю тебе, Зверь среди нас, — убеждал купец.

— Да уж вижу, — Герман угрюмо встряхивал головой и ступал так, будто раз навсегда хотел вбить башмак в землю.

Они шли мимо двора торговца смолой и дёгтем Валттери Саволайнена. Из-за тощего забора, оплетённого лозой, на них глядел босой заморыш с горящими от ярости и страха глазами. Крупные кривые зубы торчали из-под бледных губ в разные стороны, словно их нарочно расшатывали палкой. Рубаха и длинные крестьянские портки — сплошь в прицепившейся стружке. Колени белели от въевшихся опилок.

— Здравствуй, — приветствовал его Малисон. — Всё спокойно.

— Нет! Не всё! — ответил по-фински юноша, личико его сморщилось. — Они хотят меня уморить.

— Да нет же, — сказал Малисон.

— Ага, все как один… — проронил Шульц.

Заморыш вцепился в заборный верх и прищурился.

— Я хочу жить!

— Кто «они»? — устало и язвительно спросил Герман.

— Все они! И вы тоже…

— Поберегись, — потянул за рукав Герман, но Малисона предупреждать было не надо.

Заморыш подпрыгнул, вцепившись в забор, отчего зашатались колья, подтянулся и плюнул в них. Оттолкнулся, отскочил от ограды, расхохотался и убежал в избу.

Это был Глумной Тойво.

Клаус Хайнц едва поспевал за юстиц-бургомистром. Карл-Фридер Грюббе гренадёрским шагом рассекал по Якорной улице, словно хотел ворваться в Ниеншанц и взять его штурмом. Сумка с бумагами била по бедру старшего письмоводителя, он хромал, трость мелькала, а в груди спирало дыхание.

Юстиц-бургомистр угрюмо шагал, только громко сопел, как бык. Хайнц представлял, что ждёт матросов. Так и вышло.

— Ты! — ткнул толстым пальцем бургомистр в перевязанную грудь лежащего на соломе моряка с «Роттердама». — Рассказывай.

В пустующей гауптвахте каждому отвели по камере, чтобы поединщики снова не сцепились, и караульным не пришлось разнимать. Гарнизонный врач промыл раны и перевязал. К полудню разрезы слиплись и каждое движение причиняло неимоверную боль одервеневшим от побоев и похмелья телам.

Посмотреть на злого бургомистра собрался весь караул. Стояли в коридоре, ухмылялись, обменивались шутками.

Карл-Фридер Грюббе был вне себя от нового кровопролития. И хотя дело разберёт городской суд, оно войдёт в годовой отчёт генерал-губернатору Ингерманландии тайному советнику Эрику Карлссону Гюлленштерну, барону Улаборгу. В свою очередь, главный душеприказчик верховной власти в приграничной провинции если не расскажет о падении порядка в Ниене самой королеве, то уж точно доложит в риксканцелярию. И что скажет королева Кристина? «Фи», — скажет, и больше ничего не скажет. А вот королевская канцелярия может прислать нового фогта взамен Сёдерблума, который будет совать нос во все дела города и с которым, возможно, не получится договориться. И, что самое плохое, станет регулярно отправлять в Стокгольм письменные доклады с нелицеприятными выводами.

Новый фогт по-новому метёт.

Кроме того, за каждое нераскрытое убийство по закону полагались отчисления с города сорок марок серебра штрафа в королевскую казну, а это было сильное разорение.

И пока этого не случилось, юстиц-бургомистр постарался использовать шанс вытянуть хоть что-то из матросов, которых подозревал всех поголовно в убийствах, совершённых ножом.

Моряк истошно завыл, когда Грюббе вздёрнул его за одежду. Раны раскрылись. На повязках выступил кровь. Теперь бедняга говорил не запинаясь. Речь свободно лилась изо рта, а все слушали. Внимал и Хайнц, хотя уже успел опросить Малисона и Шульца. История кабацкой ссоры была самой расхожей. Записывать нужды не было. Набор из типовых фраз старший письмоводитель занесёт на бумагу в ратуше.

Покончив с голландцем, бургомистр перешёл к матросу с эвера «Вместительный» и выжал того досуха, но моряк повторил то же самое. Оттерев перемазанные кровью руки, юстиц-бургомистр швырнул солому на пол и вышел из камеры. В коридоре от него шарахнулись караульные — столь был Грюббе разозлён и грозен.

— Я хочу поговорить с доктором, который оказывал им помощь, — сказал он начальнику караула.

В обиталище врача Клаус Хайнц вошёл не без опаски. Это из караульного помещения и гауптвахты Ниеншанца он привык выходить, а в госпитале доселе не был, и уверенности, что покинет его, не обрёл.