Малисон относился к дозорной повинности чрезвычайно серьёзно.

Малисон проверял, а Шульц светил. Наконец, когда осмотр был завершён, Герман поднял фонарь и заорал:

— В Ниене всё спокойно! Спите, добрые горожане! — и повторил это трижды.

Он голосил от души, надеясь разбудить Генриха Пипера, который жил неподалёку. Поорать возле рынка и пожелать сладких снов шведскому бургомистру считали нужным все достойные бюргеры мекленбургского землячества.

Они заглянули в «Медный эре», но не для того, чтобы пропустить по ночному холоду чарку снапса, а токмо ради проверки мира и порядка. Герман даже фонарь гасить не стал. В кроге было всё спокойно. Вышли и, отдуваясь (снапс оказался ядрёным), зашагали к порту по Королевской улице. Малисон постукивал древком по забору, уверяя горожан, что Ниен под надёжной охраной и можно спать крепко.

Над крышами домов с той стороны, где текла Свартебек, зачерняла небо громада Ниеншанца. Когда дошли до Корабельного моста, встали перевести дух. Прикрывшись ладонью от фонаря, Малисон смотрел на мрачную цитадель и думал, что там на гауптвахте сидит его брат. Спит ли Фадей? Или сидит на соломе, терзая себя тягостными думами? Не убился ли с горя и отчаяния?

— Я тебя вытащу, — прошептал он по-русски.

— Что? — спросил Герман.

— Заботы, — ответил на платтдойче купец. — Пошли в порт.

Порт не спал. Порт никогда не спит. На судах светили фонари и ходила вахта. По территории шарились какие-то мутные тени. Где-то орали. К пакгаузам не совались — все склады, среди которых стояли королевские, ночью охранял гарнизонный караул, и там запросто можно было получить штыком или прикладом.

Обошли амбар городских весов, находящийся в юрисдикции магистрата, проверили ворота с обеих сторон. Запоры были крепки. Драгоценным гирям в важне ничто не угрожало.

— Ну, так что… — вздохнул купец.

— Пошли в «Бухту радости»!

Вытяжные оконца бордингауза испускали свет, будто глаза жадной твари. Из-под двери доносился гвалт необычный даже для пристанища моряков и возчиков.

Когда ночной дозор вошёл в «Бухту радости», там клокотали шум и гам, потеха и веселье. Моряки образовали круг, посреди которого поставили двух крепко связанных между собою матросов с ножами. Команды флейта «Роттердам» и эвера «Вместительный» объединились, чтобы поставить деньги на разрешение распри между двумя матросами. Раздор вышел нешуточный. На словах не разойтись, поэтому решили разойтись на ножах, ибо только святой суд покажет обществу, кто козёл, а кто петух.

Поединщиков связали правыми предплечьями, чтобы трудней было дотянуться до сердца, замотали платком глаза и сунули в левую руку по короткому ножу. Бой уже вёлся, половицы были залиты кровью. Моряки вовсю полосовали друг друга мелкими крысиными ударами, торопясь сблизиться и полоснуть, но тут же отпихиваясь связанными руками, чтобы самому остаться не задетым. Они вскрикивали и рычали, оступаясь на скользком от крови полу, а толпа подбадривала их, заглушая возгласы боли воплями азарта.

Бойцы кружились, голося при каждом порезе. Их мотало из стороны в сторону. Каждая новая рана вызывала визг или стон, а чувство попадания — рык или крик восторга, они смешивались в совершенно звериную какафонию, а ор команд возводил её до совершенного гласа Ада.

Малисон смотрел на мелькание коротких ножей и всё ждал, когда клинок вспорет горло. Он предвкушал с испугом, будто фатальный удар раскроет ему убийцу-Зверя, угадать которого в матросах он по какой-то причине не хотел. Но моряки бились иначе. Вдобавок, они слабели. Вот, ноги одного разъехались. Он повалился, утянув за собой противника, и тогда кто-то, имеющий власть, скомандовал: «Хватит!»

Их сразу кинулись разнимать. Отобрали ножи. Сорвали с лиц повязки. И тогда один сразу плюнул другому в глаза. Они слабо ворочались, сопротивляясь миротворцам, а те разрезали верёвку на руках их же ножами и увещевали утихомириться.

Моряки заметили ночную стражу и кидали на вооружённых бюргеров косые, злобные взгляды.

Из толпы к ним вышел седовласый голландец с платком вокруг головы, одетый лучше прочих.

— Вы ничего не видели, — он полез в кошель и достал оттуда две монеты. — Возьмите по эртугу и ступайте своей дорогой.

В эртуге было два серебряных эре. Малисон рассмеялся.

— Больше дьявол не будет побеждать, — сказал он по-русски, но так, что голландец стушевался. — Все сокровища мира в его цепких лапах, но не воля сынов человеческих.

— Возьми, — голландец сунул ему деньги.

Малисон сурово помотал бородой.

— Не с моего попущения.

Он вышел из бордингауза. Герман сопровождал его.

— Что ты надумал?

Малисон вытащил из-за пояса пистоль, взвёл ключом пружину, поднял ствол и нажал на спуск.

Полетели искры. Выстрел прозвучал как чахлый хлопок, невнятно погибший в чёрной тишине города.

— Свети фонарём, — распорядился купец и для верности достал другой пистоль.

На сей раз бахнуло. В крепости должны были услышать.