Бургомистр юстиции сразу выхватил Ингмара и сына плотника, а Клаус Хайнц стоял рядом и внимательно слушал. Кто где был? Кто что видел? Кто что делал?

На колокольне работали сам плотник и Ингмар, которому как искусному резчику была оказана честь украсить город. Они выровняли и закрепили крест в гнезде на крыше. Веролайнен собрался спуститься в колокольню, чтобы высверлить два отверстия и вбить железные шкворни для окончательной установки. Он полез и сорвался.

Ингмар только и успел дотянуться до него кончиками пальцев. Всё произошло очень быстро. Плотник соскользнул по крутому скату и полетел спиной вниз. На земле никто не встрепенулся, так было неожиданно. Сначала шлёпнулось тело, а только потом мужики задрали головы.

А потом опять посмотрели вниз.

Бургомистр Пипер стал распоряжаться. Мужики принесли две жердины. Набросали палок поперёк, и на этих носилках оттащили Ханса в лазарет.

Городской дом милосердия находился за портовыми складами на Выборгской улице у Нотебургской дороги, чтобы принимать моряков, бродяг (зимой случались поморозившиеся), купцов с работниками, финнов и тех бюргеров, кто не имел возможности лечиться у себя дома. Приют святого Лазаря представлял собою холодную избу со шведским очагом вместо печи: кирпичный квадрат и кирпичный угол из пары стенок, в которые были вмурованы крючья — вешать на пруте котёл. Не столько готовить, сколько греться. Вдоль стен — топчаны с соломенными тюфяками. На полках — чистая ветошь, в корзине — корпия. Висели на колышках пучки душистых трав, облепленных закопчённой паутиною. На большом столе — стопка глиняных мисок. У дальней стены — кованый светец с корытцем, лазарет освещали лучиною после того, как страждущие украли оловянную лампу. Чернели в красном углу образки Спасителя, Богоматери и Николая Угодника без окладов. Всё здесь было предуготовлено чтобы отойти в мир иной евангелисту, православному, моряку и даже вору. Перед городским врачом Ниена они были равны.

Инструментарий лекаря хранился у него дома, напротив лазарета, но не рядом с ним и за хорошей оградой. Оттуда он ходил по вызову к бюргерам, имеющим средства оплатить лекарства и заботу врача. При доме же его жил горбун, который присматривал за больными, носил в лазарет воду и дрова, а также готовил кашу по надобности.

— Зовите священника, — сказал врач, быстро осмотрев Веролайнена. — Помочь ему может только отпущение грехов.

К этому времени плотник очухался настолько, что смог негромко стонать. Он был в сознании и даже осознанно шевелил губами — пытался говорить. Сын его наклонял ухо, но тщетно. Из уст Ханса вылетал едва различимый лепет.

— Ступайте, ступайте, — гнал их доктор. — Не терзайте несчастного. Дайте ему отойти спокойно. Сын может остаться.

Веролайнен-младший однако же закивал в ответ на слова отца, которые сумел разобрать.

— Да, да, — из глаз его покатились слёзы, он выпрямился и сказал мужикам твёрдым голосом: — Идёмте. Мы должны доделать работу и получить за неё плату. Это последняя воля моего отца.

И никто не мог возразить против желания умирающего мастера, который был человеком долга. К тому же ветер мог бы перекосить крест, несмотря на вбитые клинья, и работу пришлось бы переделывать своими руками без мастера.

— Руп, согрей воду, — приказал врач горбуну. — Мы должны обмыть его до покаяния, а то он обделался.

Подслушивающий возле дверей бобыль недовольно заворчал, но проворно заковылял и громко застучал в сенях кадками, а мужики проворно потянулись на выход.

Пропустив вперёд бургомистра Пипера, поспешившего вернуться в ратушу вместе с королевским фогтом, Карл-Фридер Грюббе и Клаус Хайнц изрядно приотстали от них.

— Многовато бед стало в городе, Калле, — тихо сказал старший письмоводитель, опираясь на трость сильнее обыкновенного.

Юстиц-бургомистр двигался, как деревянный, в глубокой задумчивости, словно боясь позволить себе лишнего. Он перебирал в голове людей и их ему известные отношения, сочетал характеры и отбрасывал невероятные последствия. Он сомневался.

— Это не может быть один человек, — буркнул, наконец, Грюббе. — Нет.

Малисон пробудился, как начал привыкать: толстая тёплая женщина под рукой и больше никого в доме.

Чего он вожделел с той поры, как нанял Аннелису.

Он подумал, что давно был готов обменять. И, наверное, приняв готовность, он предал жену в сердце своём и, согрешив, таким образом заключил сделку с сатаной.

Сделка с дьяволом оказалась вельми прельстива и угожа всему естеству. И, раскаиваясь за своё грешное естество, Малисон поднялся, долил масла в иссякающую лампаду и стал молиться Богу.

— Ты чего, голубь? — Аннелиса задрала голову на подушке. — Чего сокрушаешься? Из-за плотника? Так он не наш.

— Я — зло, — пробормотал Малисон. — И зло вокруг меня.

Он продолжил быстро шёпотом молиться. Аннелиса не мешала более и закрыла глаза.

После он оделся и вышел во двор. Было свежо, и только. Солнца нет. Серый рассвет. Мокрые улицы. Чёрные избы. Ночные заморозки ещё не пришли.

Купец оросил навозную кучу. Напоил скотину и выгнал её в стадо, которое по Выборгской улице вёл мимо ворот пастух.

Продолжая безмолвно сокрушаться, долго выгребал погаными граблями из хлева прибавление к куче. Набросал свежего сена.