— Каково твоё вероисповедание? — спросил бургомистр и, не дождавшись ответа, уточнил: — Какого ты прихода?

Горбун угрюмо молчал.

— В какой храм ходишь?

— Сюда, — Руп мотнул подбородком.

— К преподобному Фаттабуру?

— К нему самому, — обрадовался горбун, когда нашёл, на что способен дать ответ.

— Скажи, Руп, знал ли ты отца Паисия, настоятеля православной церкви из села Спасское?

— Все его знают, — уклончиво ответил горбун.

— Была ли вражда у тебя с отцом Паисием или ты по каким-либо причинам испытывал неприязнь к нему?

— Нет. Я с ним не разговаривал даже, только видел, когда он приходил исповедовать умирающих.

— Тогда почему же ты напал на него сегодня ночью? — резко спросил Грюббе. — И зарезал ножом?

Руп вжал голову в плечи, отчего уродство его стало ещё больше, и сверкнул глазами. Он не нашёл членораздельного ответа и глухо зарычал.

— Поднимись и сними одежду, дабы мы могли осмотреть твоё тело на предмет повреждений.

И поскольку горбун не подчинился, бургомистр юстиции посмотрел на палача, и тот принялся за дело.

Гарнизонный палач Урпо был необычного для уроженца Кякисалми вида, должно быть, происходил из переселенцев. Высокий, черноволосый, с круглым лицом, острым прямым носом и прозрачными глазами бездушного мучителя, он более напоминал морского разбойника с островов, откуда и бежали его предки.

При его приближении горбун вжался в угол, как затравленная крыса, но не обладал её решимостью драться за свою жизнь, и даже не зашипел.

— Встать! — приказ по-фински прозвучал холоднее зимнего ветра.

Не отрывая глаз от палача, горбун опёрся кулаками об пол, переместился на колени и поднялся, как деревянный.

Урпо снял с пояса ключи, раскрыл замок и освободил горбуна от цепи.

— Снимай одежду!

Руп неловко разулся, содрал рубаху. Палач оглянулся на дознавателей. Грюббе кивком велел ему продолжать.

— Раздевайся полностью!

Когда горбун обнажил срам, фогт Сёдерблум закрыл глаза и перекрестился. Без одежды Руп утратил большинство признаков человеческого.

С длинными руками до колен толстых и кривых ног, с выпяченным полутораведёрным пузом и мясистым горбом, покрытыми редким курчавым волосом, бобыль выглядел подлинным выходцем из подземного царства, где должен был выплавлять железо из разнюханных рудных жил.

Впечатлённые нюрнбержцы Хайнц и Грюббе переглянулись.

«Породит же земля чуждых», — как бы сказали они друг другу.

— Повязку тоже сними, — приказал бургомистр.

И когда подозреваемый оказался разоблачён полностью, тройка дознавателей — бургомистр юстиции, королевский фогт и гарнизонный врач — приблизились к нему, чтобы произвести осмотр.

— Резаная рана на левой кисти, — Грюббе светил фонарём, изучая повреждение. — Как давно, герр доктор?

— Края свежие. Воспаления нет. Затягиваться не начала. Меньше одного дня.

— Когда ты порезался? — спросил бургомистр.

— Вчера вечером, — глухо ответил Руп. — Нож отскочил, когда лучину колол…

— Довольно, — прервал его бургомистр и продолжил осмотр. — А это что за синяк?

— Кровоподтёк посередине левой голени, — склонился доктор. — Фиолетовый, и начал желтеть. Недельной давности.

— Откуда? — сурово спросил Грюббе.

— Не помню, — забормотал горбун. — Где-то во дворе ушиб.

— Записал? — подождав, спросил Грюббе.

— Дописываю, — Хайнц быстро выводил слова коротким очинком, то и дело макая в чернильницу.

Он старался писать сразу начисто. По завершении процедуры листы должны будут заверить своими подписями фогт, ленсман и гарнизонный врач. Они могут быть вызваны в суд, поэтому переписывать в их отсутствие не полагалось.

Дознаватели вернулись на скамьи.

— Скажи, Руп, что ты делал сегодня ночью? — осведомился бургомистр юстиции.

— Прибирался, натаскал воды и спал до рассвета, а утром пошёл к хозяину печь топить.

— Где ты спал?

— В лазарете, с покойником, — совершенно не удивился бобыль. — Чтобы черти не унесли. Так заведено.

— Ты выходил из дома милосердия ночью?

— Может… Да, по нужде.

— Ты покидал Ниен?

— Ниен? — задумался горбун и мотнул головой. — Не покидал, наверное.

— Ты переплывал сегодня ночью через Неву в село Спасское?

— Хирвенпаска! — выругался Руп, которому всё это надоело.

— Что ты слышал, когда отец Паисий исповедовал плотника Ханса Веролайнена?

— Ничего не слышал.

— Зачем ты явился ночью в церковь Спаса Преображения? — рявкнул Грюббе.

«И на вопросы дознавателя подозреваемый отвечал площадной бранью», — записал, дослушав, Клаус Хайнц.