— Чего хочешь ты? — спросил бургомистр.

— Хочу, чтобы от правого дела ты взял пирожок, — ласковым голосом попросил Малисон.

В глазах юстиц-бургомистра загорелся интерес. Взгляд его скользнул с лица Малисона на стоящего чуть позади Хайнца. Товарищи поняли друг друга без слов. Бургомистр юстиции удостоверился, что дело твёрдое, а старший письмоводитель безмолвно признал, что уже взял.

— Бродяга, — пояснил он.

— Сколько твоего пирожка? — спросил Грюббе.

— Двадцать пять марок.

— За родного брата?

— За бродягу.

— Незаконно перешедшего с русской стороны и подлежащего выдаче.

— Тридцать марок, — вздохнул Малисон.

— Это не по-христиански.

— Сорок марок, — поправился купец, кивнув в знак признания глубины и величия понимания юстиц-бургомистра.

— Мал пирожок.

— Пятьдесят.

— Деяние брата твоего Фадея Мальцева весьма сомнительное, а путь бродяги исключительно скользкий, чтобы обойтись полусотней. Если готов решить, учитывай интерес герра Пипера и королевского фогта, да каждому ратману по пяти марок дай.

— А ты на скольки остановишься?

— На семидесяти и ещё семи, — добавил юстиц-бургомистр, быстро приценившись к выражению, появившемуся на лице Малисона, — в отношении меня сойдёмся.

— Семидесяти пяти, — скинул пару марок за брата купец.

Карл-Фридер Грюббе тяжеловесно кивнул.

— Глава нашего прекрасного города — человек благородный и будет доволен, если ты поднесёшь ему серебряный кубок в знак своего почтения, но не после суда, а до первого заседания и у него на дому, дабы злые языки не отыскали повода для злословия, — рокочущим голосом принялся растолковывать он. — Фогту Сёдерблуму хватит двадцати марок. Подари их просто так, из уважения. Ратманам сам дашь, при обстоятельствах, какие сочтёшь нужными.

«Несусветные деньги за голову! — ужаснулся Малисон. — Столько человек не стоит».

— По рукам, — железным голосом сказал он, привыкая к тратам.

— Да свершится правосудие!

Крест на кирху привёз ставить плотник Ханс Веролайнен с сыном Вало из Койвосаари-бю, что на Койвосаари, а телегой правил Ингмар — сын управляющего Тронстейна из Бъеркенхольм-хоф.

Так сделалось понятно, отчего преподобный Фаттабур не слишком усердствовал в призывах жертвовать на восстановление храма.

Ремонт колокольни оказался новостью для магистрата. Новостью приятной, потому что городской казне он не стоил ни пеннинга. Пастор сам сладился с Анной Елизаветой Стен фон Стенхаузен в своей обычной манере, как любил это делать, — не напоказ, а укромно. Тайком подготовить всё и только в конце устроить торжество прихожанам. Для крупных свершений пастор находил достойных благодетелей. Не только приходу и магистрату, но и покровителям от этого польза — каждый горожанин, всякий раз обращая внимание на храм, будет вспоминать, чьей милостью воздвигнут на нём крест.

В субботу утром они его привезли и поставили возле крыльца кирхи. Люди приходили посмотреть на него. Крест был украшен прихотливой резьбой, заметно, что делали его долго и потрудились над ним преизрядно.

В тот день колокол звонил как никогда часто. Преподобный Фаттабур прочёл три проповеди. Сначала на шведском, потом для мекленбуржцев и в завершение — на финском языке для прихожан из окрестных деревень, которые съехались на городской рынок и успели закончить свои дела.

Малисон думал, что услышит про лепту вдовицы, но пастор проявил благоразумие, чтобы не подпустить подобного в отношении благодетельницы при живом муже. Кроме того, если с королевским казначеем генерал-риксшульцем Бернхардом Стеном фон Стенхаузеном вскоре что-нибудь случится, злые языки не упустят возможности обвинить преподобного в наведении порчи. Поэтому в проповеди звучало много о добром самаритянине, о том, что когда творишь милостыню, пусть левая рука не знает, что делает правая, и чтобы не оскудела рука дающая.

В завершение пастор всякий раз объявлял, что назавтра, в день воскресный, произойдёт освящение креста. А на следующей неделе начнётся его установка на колокольню храма.

В воскресенье явилось множество народа. Приехали православные с левого берега. Пришли моряки. Аннелиса привела из Кьяралассины отца, мать и детей. Малисон впервые видел их вместе. Он стоял с ними рядом, печалясь, что нельзя открыть лавку и поторговать. Пришла даже Безобразная Эльза, на которую перед едой лучше не смотреть, да и после еды тоже. Мать у неё была женщина статная, но которой на лицо как будто сел дьявол. И если Эльза лицом пошла в мать, то фигуру бедняжке точно лепил сатана.

Господь в этот день дал вёдро, словно улыбнулся, благословляя угодное Ему торжество. Нева играла зайчиками на волнах, а вода была тёмная, как стекло на бутылках кларета. Малисон размягчался душой, но тут же спохватывался и хмурился. Он уже знал, что за улыбкой Бога обычно следует гримаса дьявола, как за оскалом сатаны может последовать добрый божий знак, но не обязательно, а вот за улыбкой Бога чёртова пакость будет всегда, ибо Враг не дремлет, и мир всецело находится в его власти.

Так размышлял купец, выпячивая пузо посреди семейства вдовы Аннелисы, а соседи пересмеивались и косо поглядывали на него.