— Чего вы изволите?

— Желаю слышать твои честные слова, молодой Тронстейн. На вопрос ответь: ты был напротив и не видел плотника Ханса?

— Я смотрел перед собой, — упрямо повторил Игмар. — Я же говорил, Ханса от меня заслонял шпиль и скат крыши. Люди с низу подтвердят.

«Что-то многовато объяснений для такой простой вещи», — подумал Хайнц.

— Ты разговаривал с плотником во время работы?

— Да, мы говорили по делу.

— О чём вы говорили перед тем, как он упал?

— Ханс хотел спуститься в звонницу. Закрепить крест в основании. Я должен был держать неподвижно и следить, чтобы мачта креста не кренилась.

— Ты мог удержать всю конструкцию?

— На хомутах мачта была подбита клиньями, но на крепёжном кольце Ханс должен был сделать всё с помощником, с сыном. Он сказал, что спускается. Я его в этот миг не видел.

— Тебе жаль Ханса?

Ингмар посмотрел куда-то не к небесам, а как бы ловя что-то в воздухе.

— Как всем добрым христианам, — произнёс он без всякого выражения.

«Не слишком скорбит», — подумал дознаватель.

— Он сказал тебе что-нибудь перед смертью, вы же знали друг друга? — спросил Клаус Хайнц. — Плотник перед смертью исповедовался.

Ингмар смутился.

— Я больше не видел Ханса, когда его занесли в лазарет.

— А поп? — испытующе уставился ему в глаза старший письмоводитель. — Отец Паисий тебе что-нибудь сказал?

Ингмар выпрямился и подался было назад, как перед управляющим.

«Меня страшится или отца? — подумал Хайнц. — Или просто боится по причине опасливости души?»

— Ну, ну, — подтолкнул он.

— Ничего мне поп не сказал, — Ингмар словно оправдывался, но уже с некоторым облегчением. — Мы с ним вообще никогда не говорили. Он и языка не знает.

— Как ты думаешь, кто убил отца Паисия?

— Разбойники, — убеждённо выпалил Ингмар. — Бродяги церковь ограбили. Ленсман разберётся.

Этот довод был окончательным.

— Ты прав, — примирительно кивнул Хайнц. — Благодарю за помощь, молодой Тронстейн.

Ингмар холодно растянул губы, как мог улыбаться его отец, если бы лицо у него было не иссохшее и целое.

Когда Клаус Хайнц возвратился за стол, посуда вся, кроме винной, была прибрана, и сделалось понятно, что дожидались только его, чтобы начать прощаться.

Пер Сёдерблум любезно благодарил за тёплый приём. Выяснилось, что управляющий распорядился о лодке. Гостей доставят в Ниен прямо от мызы, чтобы им не пришлось добираться в темноте и по слякоти.

Прощаясь, Клаус Хайнц как бы невзначай спросил у Анны Елизаветы, не помнит ли она, работал ли и оставался ли ночевать в усадьбе на Ильин день плотник Ханс Веролайнен?

— Должно быть… — она слегка растерялась. — Спросите нашего управляющего, ему лучше знать.

Клаус Хайнц откланялся. Пока фогт рассыпался в благодарностях, старший письмоводитель вышел на крыльцо, сопровождаемый Тронстейном.

— Насчёт плотника… — начал он.

— Зачем вы тревожите госпожу? — спросил управляющий.

— Такова моя задача — вести служебные разговоры, — ответил старший письмоводитель.

— Разговоры, — мрачно изрёк Тронстейн. — Говорят, вы убили в Нюрнберге свою семью?

— Как убил? — оторопел Хайнц.

— Говорят, отравили.

— Кто говорит?

— Ходят слухи.

— Среди кого?

— Не бойтесь, бургомистр Грюббе от этого в стороне. Так же как и все члены магистрата. Никто не знает, — отрубил Тронстейн. — Кроме нас.

— Нас… с вами?

— Нескольких человек.

— Кто эти люди?

— Сейчас это неважно. Что вы ещё хотите узнать о том дне, вернее, о той ночи, когда была убита дочь шорника?

— Вообще-то мы не за этим сюда приехали.

— Но спрашиваете вы меня об этом.

— Как знать. Это был случайный извив хода беседы. Не станем возвращаться к этому разговору.

— Тогда кому какое дело до вашей семьи…

Вместо утлого челна Стешка привёл двухмачтовую сойму и встал на паруса, а правил какой-то эвремейс, которого Клаус Хайнц видел впервые. Дул попутный ветер. Лодка резво шла против течения, а кормчий брал поближе к берегу, где Нева была не так быстра.

Плыли молча. Каждый был сам по себе. Даже лодочники хмуро отрабатывали и не переговаривались. С пасмурного неба посыпала морось. Сутулясь на банке, старший письмоводитель сопел потухшей трубкой и смотрел на воду. Проклятый Тронстейн разбередил душу, и теперь старший письмоводитель вспоминал, как приплыл на корабле впервые в Ниен.