Шрифт:
— Малыш… — потерянно шепчет Лис, снова тянет меня на себя, заставляя откинуться назад, и целует. В этот раз аккуратно, нежно-нежно. Запредельно нежно.
Камень, видно, потеряв терпение окончательно, принимается двигаться сам, сначала мягко, затем все сильнее и жестче.
Для меня каждый его толчок, каждое скользящее плотное движение ощущаются ритмичным танцем, жертвоприношением.
И жертву приносят мне.
И меня — в жертву.
Боже…
Мне уже не больно, хотя все еще невозможно туго и грубовато.
Но, видимо, тело мое выделяет столько влаги, что всякие неприятные ощущения пропадают окончательно.
А в низу живота, от каждого движения Камня, нарастает и нарастает нечто острое, запредельно безумное, то, что я уже ловила когда-то, с ними двумя, с этими сумасшедшими парнями. Но в этот раз, кажется, я просто умру от переизбытка чувств и ощущений.
Не вынесу их.
Я уже давно ничем не управляю, растерянно цепляюсь за шею Лиса, отдаваясь во власть его порочных, постянно что-то шепчущих губ, и ловлю, ловлю, ловлю в жестком, грубом ритме, с которым двигается Камень, свое наслаждение. Оно есть, оно уже со мной! Это уже настолько невероятно, то, что происходит, то, что они оба со мной делают, что большего и невозможно даже представить!
И когда это большее случается, я просто слепну на мгновение.
Перед глазами буквально взрыв сверхновой, полное отключение от реальности!
Меня трясет с такой силой, что, если бы не жесткий захват каменных ладоней на бедрах и мягкие, по-удавьи ласковые и неотвратимые объятия Лиса, то меня бы на куски разметало!
Сквозь безумие в голове слышу грубое рычание Камня, вбивающегося в меня уже совершенно неласково, жестко, и полный надежды голос Лиса:
— Малыш… Малыш… Мне дашь сейчас? Дай, малыш… Мне не надо много, чуть-чуть совсем…
Я не могу ничего сказать, просто послушно подставляю губы под нежный поцелуй каменных губ, безвольной куклой раскидываюсь на покрывале, радуясь, что спину холодит, настолько горячая я сейчас.
И Лис, обнимающий меня, тоже горячий. Его огонь плавит.
Его поцелуи, набирающие откровенность и жадность, заводят, разжигают то, что, кажется, уже неспособно загореться, настолько меня Камень опустошил только что.
Но, оказывается, не до конца, потому что Лис своей просящей нежностью снова заводит, и я послушно развожу ноги.
Его скольжение внутрь ощущается нежным.
И очень-очень твердым.
Я закидываю руки за голову, наслаждаясь тем, что происходит, мягкими откатами после полученного удовольствия, такими же мягкими наплывами от сладкого, длинного вторжения Лиса, и ладони тут же попадают в плен тяжелых грубых лап.
Открываю глаза и вижу, что Камень лежит рядом и смотрит в мое лицо. И на дне его зрачков разгорвается голодный, жуткий огонь.
Язычники иногда жгли жриц на кострах… Приносили их в жертву богине.
Меня тоже сожгут.
— Малыш, охереть… — Лис садится, подхватывает меня под колени, делая проникновение еще плотнее и сильнее, и ускоряется, смотря то на меня, то на место, где наши тела соединяются в бешеном уже темпе.
Камень смотрит только мне в глаза.
Только туда.
Меня начинает топить таким знакомым, самым сладким в мире пожарищем, безвольно раскрываю губы, выпрашивая без слов помощь.
И Камень помогает.
Наклоняется и снова целует.
Его язык, жесткий и напористый, сладко вылизывает меня, запуская импульсы такого необходимого сейчас наслаждения по телу.
Я снова лечу в страсферу.
И думаю, что сгорать в жертвенном огне не страшно.
Особенно, если ты не одна.
67
— А это всегда так? — шепчу я, задумчиво водя пальцем по рисункам на груди Лиса. Они такие затейливые, сразу и не разберешься в этом лабиринте. Цветы, геометрия, потом что-то с буквами, кажется, арабская вязь. Часть тату уходит на шею, закрывая полностью кадык и перекидываясь назад, к затылку.
Лис отслеживает мой чисто эстетический интерес, щурится от удовольствия.
— Что именно, малыш? — хрипит он ласково, и глаза его, обычно хитрые и жадные, сейчас сыто и спокойно поблескивают.
— Ну… Вот это… — мне не хватает запаса слов, чтоб обозначить то, что хочу сказать. Как-то раньше такие темы обсуждать даже в голову не приходило. Стыдно же! И грех! Но сейчас, после того, что произошло в этой комнате, после того, что они со мной делали вдвоем, как-то глупо стыдиться. А насчет греха… Ну что теперь? Значит, грех. Я уже столько всего сотворила с тех пор, как от родителей съехала, что смысла переживать по поводу новых прегрешений нет.