— Мы почти пришли.

— А в более приличном месте нельзя было поговорить? — спросил Виктор.

«Приличном» означало, прежде всего, «людном». Там намного меньше шансов встретить захватывающие приключения и непередаваемые эмоции. Например, мордобой. Или перестрелку. Ну или по крайней мере стрелять будут не в тебя.

— Слишком много лишних ушей, — с раздражением ответил Паук. — И пустых голов. Вы идёте или нет?

— Идём, идём, — отмахнулся Виктор. — Юми, ты как?

— Можно я сдохну? — ответила девушка. Она порядком запыхалась.

— Можно. Но не раньше чем завтра.

— Злыдня ты, — фыркнула Юми. — Ладно, ползём дальше.

Паук распахнул дверь, и они оказались в огромном пыльном складе. Столбы света падали из дыр в крыше, разрезая пыльный воздух. Кругом громоздились штабеля ящиков разного размера, от обувной коробки до грузового контейнера. Возле входа было как-то посвободнее, а дальше начинался лабиринт. Судя по слою пыли на разбитом бетоном полу, ходили здесь редко. Однако несколько дорожек следов Виктор всё-таки разглядел.

Паук двинулся как раз вдоль одной из них, запетлял между штабелями, и через минуту вывел гостей в удивительно светлый и довольно чистый закуток между контейнерами. Посередине плашмя лежала огромная катушка от кабеля — получался неплохой круглый стол, поудачнее тех, что были в баре. А вот стульями служили всё те же мелкие ящики.

— Офигеть, тут даже пол подметали, — тихо сказала Юми.

Виктору отчего-то подумалось, что Вольфрам — местная версия Дона. Криминальный тип, который сам себе придумал понты. Судя по всему — пристрастие к чистоте и демонстративное неприятие местного общества, грязного и некультурного. Если верить Шульцу, то он умнейший человек, интересовался археологией и много чем еще. Значит, вероятнее всего, такой же высокомерный сноб. Два сапога пара. И конечно же не переносят друг друга.

Паук, тем временем, постоял, покрутил головой в капюшоне — и потопал дальше. К явному неудовольствию Юми, которая как раз решила присесть.

Метров пятьдесят по извилистым ходам между штабелями — и впереди открылся еще один оазис пустого пространства. Только на этот раз был полумрак, очень пыльно, а вместо стола стоял ржавый погрузчик без колёс.

Юми шумно вздохнула и грохнулась на подножку, даже не удосужившись смахнуть с неё пыль.

— Надеюсь, теперь мы пришли? — с вызовом спросила она.

— Да, мы пришли, — ответил Паук.

Его голос как-то изменился. И не только голос. Поменялась походка. Исчезли дёрганые движения руками. И он стал выше. Похоже, ходил сгорбившись, а теперь распрямился… и стал ростом под два метра, а может и больше.

А потом он скинул с головы капюшон. Виктор замер. Юми ахнула. Лицо оказалось совершенно человеческим. Резковатые, волевые черты, явный отпечаток интеллекта. Ни бороды, ни усов, ни волос — череп лысый как коленка. И воспаленные, уставшие глаза.

Виктор почему-то понял, что услышит. Но пусть уж Паук скажет это сам. Хотя никакой он не Паук на самом деле.

Голос был тихий, но уверенный и не терпящий возражений:

— Меня зовут Вольфрам. Теперь моя очередь задать тебе два вопроса. И ты мне на них ответишь.

* * *

Это был обычный день. Ничем не лучше, чем тысячи дней до него. В мире, где солнце никогда не заходит, отличить один день от другого особенно трудно. Но пока хватает самодисциплины смотреть на часы — жить можно. Терпимо.

Самодисциплина… Вольфрам вдруг понял, как много она для него значила. По сути, лишь на ней одной держалась вся его жизнь. Он заставлял себя делать то, что нужно, тогда когда нужно. И потому, что нужно. Слово «хочу» осталось в прошлом.

Он засыпал и просыпался потому что «надо». Жил в ужасной грязи, подрывая своё здоровье. И каждый день общался с людьми, которые были ему искренне противны. Умом Вольфрам понимал, что они достойны хотя бы сочувствия — неблагополучная планета, бездарное правительство, жуткие условия, разгул криминала, мутации… Но ничего не мог с собой поделать. Жители трущоб были ему отвратительны до дрожи, сам факт их принадлежности к «хомо сапиенс» вызывал недоумение. Хотелось скрипя зубами сказать, что они и на «хомо эректус» тянут лишь изредка, когда протрезвеют, но…

«Я ненавижу», — с ужасом понял Вольфрам однажды. — «Верил, что все люди — братья, а теперь — ненавижу…».

Но было поздно что-то менять. Он каждый день помогал мелкому криминалу в нечистоплотных делах, получал за это деньги и с этого жил. Выживал. Благо хватило смекалки найти в преступном мире работу, на которой руки почти всегда остаются чистыми.

Вольфрам отвлёкся от грустных мыслей работой — приладил очередную фальшивую заплатку на верхний, маскировочный плащ, тщательно состаренный и испачканный. Плащ Паука. Этот скользкий тип был весьма полезен. Вольфрам придумал его, когда устал прятать вторую пару рук. На фоне местных мутаций он не так сильно выделялся. Просто был слегка из ряда вон, в пределах того, во что могут поверить. И прозвище отлично прижилось. А потом Паук стал развиваться — он принадлежал этому миру, был для него создан, и постепенно обрастал привычками, симпатиями и антипатиями, манерой речи — всем тем, что делает персонажа живым. Это не было раздвоением личности — Вольфрам совершено осознанно использовал свои невеликие актёрские способности, чтобы создать нужный образ. Но Паук оказался настолько удобен, что иногда проще было не выходить из образа несколько суток подряд. Быть «Пауком» больше, чем самим собой. А Вольфрама никто и не знал, даже имя забылось.