— Мухтар! Мухтарушка! — мальчишка кинулся куда-то вправо, упал на колени и принялся тискать большую лохматую морду чёрной с рыжими подпалинами дворняги, похожей на овчарку. — А это наш Мухтар! Бестолковый, — со знакомыми интонациями пояснил Борька.

Точно таким же тоном Степанида называла Митрича «старым пнём» или «конём плешивым».

— Но я всё равно его люблю! — выпалил мальчишка и принялся целовать, обнимать большого ленивого пса.

При моём появление Мухтар приоткрыл один глаз увидел, что я с хозяйским внуком, и тут же потерял ко мне интерес. Стало ясно, почему Степанида прозвала псину бестолковой.

Я сполоснул руки, вытер полотенцем, оглянулся на Борьку. Пацан всё ещё вертелся возле спящего пса. Борька тормошил спящую собаку, Мухтар же только иногда дёргал ухом.

— Борис Андреевич, ты бы руки снова помыл. А то, боюсь. Бабушка за стол не пустит, — предложил я.

Пацан нехотя поднялся, и тут раздался вопль:

— Бо-орька-а-а! Ты где, окаянный!

Парнишка мигом растерял всю свою напускную независимость, метнулся к умывальнику, быстренько умылся, сполоснул руки, наскоро протёр их мокрым полотенцем, потом об себя, оглянулся на меня и нетерпеливо объявил:

— Идёмте уже…

— Идём, — согласился я, и мы вернулись за стол.

К нашему приходу Степанида выставила на стол кастрюлю борща, плетёнку с толстыми ломтями хлеба. Судя по виду домашнего хлеба, ноздреватого, с пышной корочкой. Его аромат перебивал все другие запахи, бил сразу по желудку, минуя осязание и обоняние.

В глубокой миске, щедро сдобренные тем самым особым пахучим подсолнечным маслом, глянцево блестели крупно нарезанные помидоры, огурцы, островки зелёного лука. На деревянной доске лежал внушительный шмат сала, присыпанный крупной солью, семенами укропа. Нарезанные кусочки так и просились в рот. В тарелке рядом разлеглись перья зелёного лука, ароматные веточки укропа. Глядя на всё это великолепие, я невольно сглотнул слюну.

— Садись, сынок, вот туточки. А ты кышь на край, не мешай учителю, — распорядилась Степанида. — Ох, паразит! — покачала головой старушка, любовно потрепала внука по макушке и тут же озвучила дальнейшие пацанячьи дела. — Поёшь, и живо книжку читать.

— Ну, ба-а-а!

— Что ба? Мамка велела, тебе на лето задали!

— Я на речку хотел, с пацанами! На рыбалку! — заканючил Борька.

— Я тебе дам речку! Почитаешь, потом на речку, — смягчилась бабушка, выставляя перед внуком тарелку борща. — Ешь!

— Ба, а можно… — начал было Борька, схватив ложку.

— Не можно, — отрезала Степанида.

— Ну, хотя бы…

— Без «хотябы» обойдёшься! Ешь, я сказала! Когда я ем…

— Я глух и нем, — тоскливо вздохнул Борис Андреевич и принялся уплетать за обе щеки красный наваристый борщ с куском чёрного хлеба, посыпанного солю, закусывая перьями зелёного лука.

Мой рот просто затопило слюной, живот и вовсе выл по-волчьи.

— Угощайтесь, товарищ учитель. Кушайте, всё своё, домашнее, — заворковала Степанида, неожиданно перестав называть меня «сынком».

— Спасибо, — поблагодарил от души, когда передо мной поставили глубокую тарелку наваристого борща с куриной ножкой.

Ломоть деревенского хлеба, сало и зелёный лук, и всё это вприкуску с наваристым домашним борщом — это ли не рай на земле? Я наслаждался каждой ложкой. И только ополовинив тарелку, заметил, что Степанида сидит с нами за столом, подперев голову сухоньким кулачком, ничего не кушает, а просто смотрит с улыбкой то на меня, то на Борьку.

— А вы почему не обедаете, Степанида… — я запнулся, потому что до сих пор не знал отчества соседки.

— Михална я, — понятливо подсказала старушка. — Да ты кушай, кушай, сынок, — глаза женщины вдруг затуманились, словно на какое-то мгновенье вместо меня она увидела кого-то другого. И, главное снова на «ты», непонятно. Ладно, поживём, разберёмся во всех хитросплетениях и тайнах деревенской жизни. А что они будут, я нисколько не сомневался.

Это городскому кажется, что в деревне никогда ничего не происходит. На самом деле, как говаривала знаменитая мисс Марпл: кто хорошо знает свою деревню, тот через неё знает и весь мир. И в этом я с ней вполне согласен.

— Ба, я всё! — сытым голосом объявил Борька, отодвигая от себя тарелку, выползая из-за стола.

— Куда? — остановил пацана строгий голос бабушки. — Тарелку кто будет за собой мыть?

Борька торопливо засунул остатки пирога в рот, схватил одной рукой тарелку, левая у него была занята аппетитной выпечкой, и понеся к тазику с водой, который стоял на столе под навесом рядом с печкой, похожей на ту, которая стояла в моём новом дворе в беседке.

— Ба, м-ы-бы-ту-та, — заговорил пацан с набитым ртом, тыкая пирожком в таз.