Пьяная слеза скатилась по щеке Ивана Федоровича, так ему вдруг стало себя жалко. В этот миг диктатор являл собой воистину жалкое зрелище — могущественный властитель, раздавленный собственными страхами и подозрениями. Здесь, в кругу приближенных, он мог позволить себе минутную слабость, не опасаясь за свой авторитет.

Придворные притихли, опасливо переглядываясь. Каждый понимал, сколь опасны подобные признания в устах непредсказуемого тирана. Сегодня он жалуется на свою беззащитность, а завтра уже хватается за оружие, подозревая ближайших соратников в измене. Никто не мог чувствовать себя в безопасности рядом с Самсоновым.

— Вы защищены самой преданной охраной из «преображенцев» и самой совершенной системой безопасности и идентификации, господин адмирал, — попытался его успокоить, первый министр правительства Самсонова — Юлиан Шепотьев. Он выступил вперед, склонившись в почтительном поклоне, но, не забывая при этом внимательно следить за реакцией повелителя. От малейшего нюанса в его настроении сейчас зависело слишком многое.

— Вам не стоит беспокоиться за свою жизнь, — продолжал первый министр елейным голосом, всем своим видом выражая сочувствие и желание поддержать монарха. Он указал рукой на участников пиршества. — К тому же, я уверен, что среди нас нет никого, кто бы замыслил подобное злодеяние…

На самом деле Шепотьев вовсе не был так уж уверен в преданности собравшейся в аудиенц-зале линкора «Громобой» знати. Он лучше других знал, сколь хрупка и иллюзорна любая власть, покоящаяся на страхе и насилии. В душе каждого из этих внешне почтительных и раболепствующих людей наверняка зрела своя маленькая измена, тайная надежда на крушение диктатуры Самсонова. Но признаться в этом означало подписать себе смертный приговор.

— Как же, нет никого! — зло воскликнул Самсонов, недоверчиво обводя взглядом присутствующих и хватаясь за эфес свой ставшей уже знаменитой плазменной сабли. Глаза диктатора лихорадочно блестели, лицо исказила гримаса ярости и подозрительности. Казалось, он готов был прямо сейчас пустить в ход клинок, дабы удостовериться в преданности своих подданных.

— Да здесь половина только и мечтает о моей скорой смерти! — продолжал бушевать Иван Федорович, тыча пальцем в лица застывших от ужаса вельмож. В его голосе звучало неприкрытое отчаяние человека, чувствующего себя загнанным в угол, окруженным тайными врагами. — Но они не дождутся! Слышишь?! Они не дождутся, потому что я найду всех своих тайных и явных врагов первым и казню их самым жестоким образом!

Последние слова Самсонов буквально выкрикнул, брызжа слюной и потрясая саблей над головой. В этот миг он являл собой воистину страшное зрелище — величественный владыка Империи, сведенный паранойей и алкоголем до состояния жалкого безумца. Даже самые верные соратники опасливо отшатнулись, страшась невольно навлечь на себя гнев повелителя.

Собутыльники в страхе стали успокаивать диктатора и наперебой уверять его в своей верности. Они рассыпались в льстивых заверениях, клялись в вечной преданности. Каждый понимал — любое неосторожное слово или жест могут стать роковыми, послужить поводом для расправы. От пьяных причуд Самсонова сейчас зависели их жизни.

Но Иван Федорович словно не слышал этих отчаянных попыток вернуть его расположение. Погруженный в мрачные раздумья, он мерил шагами пиршественный зал, не замечая никого вокруг. Гнев в его душе постепенно сменялся тоской и обреченностью. Похоже, даже всевластие не могло излечить диктатора от терзавших его страхов и подозрений.

— А, что касается моих телохранителей, — печально продолжал Самсонов, не слушая речей своих подчиненных и отмахиваясь от тех, как от назойливых мух, — то и они не всегда могут помочь. Он замер, погрузившись в воспоминания, и на его лице отразилась целая гамма противоречивых чувств — от гнева до обиды.

— Вот, к примеру, был случай, когда во дворец еще там на Новой Москве-3 пробрался тот предатель из гвардейских офицеров и чуть не пристрелил меня… — поведал Иван Федорович, и голос его дрогнул, выдавая глубоко запрятанную боль. То покушение оставило неизгладимый след в душе диктатора, поселило в ней неискоренимый страх за собственную жизнь. — Мои хваленые охранники даже не отреагировали…

Присутствующие сочувственно загудели, всем своим видом выражая возмущение вопиющей некомпетентностью императорской стражи. Втайне же большинство из них испытывало злорадство, представляя, как близок был заговорщик к успеху. Будь у него чуть больше решимости, чуть крепче рука — и история Империи пошла бы по совсем иному пути. Увы, судьба распорядилась иначе.

— Могу ли я дать вам совет, господин адмирал? — неожиданно попросил его, Шепотьев, склоняясь над ухом Ивана Федоровича. Расчетливый царедворец почуял возможность вновь втереться в доверие к повелителю, упрочить свои позиции при дворе. Сейчас, когда Самсонов пребывал в смятении и растерянности, для этого представлялся отличный шанс.

— Только попробуй напасть на меня, и мои телохранители разорвут тебя на части, — предупредил Самсонов, хохоча своей шутке. Впрочем, веселье его быстро угасло, сменившись подозрительностью.

— О, это действительно весело, — задумчиво произнес Шепотьев, не обращая внимания на шуточные угрозы Самсонова. Беззаботная улыбка министра скрывала напряженную работу мысли. Он торопливо взвешивал каждое слово, стремясь произвести наиболее выгодное впечатление. — Но, все же, выслушайте меня…

С этими словами Юлиан Николаевич приблизился к диктатору и что-то зашептал ему на ухо, видимо, не желая, чтобы его слышали сидящие за столом. По мере того, как Шепотьев говорил, на лице Ивана Федоровича отражалась целая гамма эмоций — от недоверия и скепсиса до неподдельного интереса. Похоже, министр сумел завладеть вниманием своего грозного собеседника.