При его появлении маркиз Кидо не счел нужным даже открыть глаза. Казалось, он спал, но напряженное выражение лица выдавало его тяжелые мысли.

— За восемнадцать лет эры Сева, эры света и мира — божественный император и его подданные не испытали такой скорби, — намекая на гибель двадцатипятитысячного гарнизона Сайпана, загробным голосом проговорил маркиз. — Я поверг к стопам божественного императора заверения об изменении состава вашего кабинета… Он дал свое высочайшее согласие, — заключил маркиз.

Генерал раскланялся и с тяжелым предчувствием вышел от Кидо.

На Императорской площади в машину ворвалась громкая взволнованная речь. Императорская штаб-квартира передавала сообщение, что доблестный гарнизон острова Сайпан полностью погиб. В этом сообщении премьер прочел свою участь.

В резиденции его ожидал возвратившийся полковник. По выражению лица Тодзио понял ответ Ионаи. Ничего не спрашивая, он прошел к себе. Ему осталось либо немедленно поднять гарнизон столицы и уничтожить своих противников, либо сложить с себя полномочия.

— Пока зеркало моей души не затуманено вашим гнилым дыханием, до тех пор все хорошо! — прошептал он, останавливая взгляд на самурайском мече.

Еще командиром полка токийской дивизии он принял этот меч от отца. Пятнадцать лет он служил ему символом самурайской чести и теперь должен был служить для этого.

— Я должен уйти, такова воля неба… — проговорил Тодзио.

Он оставался спокоен и тверд. Поцеловав меч, опустился на колени лицом к дворцу его величества божественного императора страны, которой он служил честью, разумом и верой двадцать пять лет. На востоке всходило солнце…

Но ему помешал бесшумно, точно привидение, появившийся адъютант. Его лицо было бледно, глаза смотрели умоляюще на генерала.

— Взгляни в свое сердце, в котором живет божество, указывающее тебе и повелевающее тобою, — прошептал он слова учения шинтоизма, опустившись на колени рядом с генералом.

Тодзио вознегодовал, его глаза метнули молнии, но в следующее мгновенье он поднялся и поднял полковника. Бросив меч на постель, он прошел в кабинет.

— Пригласи министров, — распорядился он и опустился в кресло.

Он слишком долго молчал, чтобы успокоить себя. Когда в кабинет вошли министры, Тодзио резко встал.

— Прошу подать в отставку, — объявил он и, не выдержав, выкрикнул: — Киси, предатель ты и Кидо…

Позади послышались твердые, быстрые шаги. Тодзио вздрогнул и резко обернулся. Перед ним стоял генерал Умедзу.

— Правительство Койсо ушло в отставку! — объявил он.

Тодзио резко шагнул к нему. В его глазах сверкнула решительность.

— Но… — сейчас же остановил его Умедзу. — Император утвердил уже премьер-министром адмирала Судзуки. Военным министром назначен генерал Анами.

— Ты? — коротко спросил Тодзио.

— Остаюсь начальником генерального штаба, — ответил Умедзу.

Тодзио безвольно опустился в кресло.

— Но империя будет продолжать войну на Тихом океане, — заверил Умедзу, — И будет воевать с Россией… Скоро будет…

* * *

Генерал Кислицын последнее время чувствовал себя угнетенно. В свое время он получил три ранения и теперь частенько, особенно в ненастье, прежде чем оставить постель, долго кряхтел и болезненно морщился, по теперь его донимали не только физические недуги, но и душевное смятение.

Стремительное продвижение советских войск на всех фронтах, потеря Германией не только инициативы, но и огромной территории, наконец, второй фронт совершенно обескуражили генерала. И хотя поражение немецкой армии уже не являлось секретом даже для обывателей, Кислицын не хотел в это верить. В разговорах он с хитрецой усмехался, щурил водянистые навыкате глаза и многозначительно покачивал головой. Ему казалось, что в катастрофическом отступлении гитлеровских войск скрыт какой-то гениальный военный маневр. Еще день, другой и ставка Адольфа Гитлера изумит мир, но время. шло, слухи доходили все более мрачные, а чудо не свершалось.

За все военные «грехи» Германии Кислицын винил в первую очередь Америку и Англию. Иногда ему даже казалось, что Рузвельт и Черчилль спятили с ума. Сжимая пухлые кулаки, он яростно шептал: «Предатели! Снюхались в Ялте? Я бы вам показал Крым!»

Еще больше он обвинял Японию, хотя вслух и не решался высказывать своих сетований. Вместо того, чтобы ударить в тыл России, империя полезла в драку на Тихом океане. Но не тревога за судьбу России, Германии или Японии, а страх за свою личную судьбу все больше овладевал Кислицыным.