Только к вечеру генерал Умедзу уселся в свою машину. Его усталый взгляд скользил по затянутому дымом полигону, откуда раздавались стоны.

Группа санитаров в специальных комбинезонах уже снимала со столбов человеческие тела. Их долго осматривали, фотографировали, что-то записывали. Потом или бережно укладывали на носилки и грузили в санитарный автобус или отбрасывали в сторону.

— Доклад о результатах представьте к концу недели, — приказал главнокомандующий. — Вместе с докладом прошу список сотрудников, достойных награждения. Что касается вас, то ваши достижения, генерал Исии, выше моих похвал. Их может вознаградить только божественный император. С меня требуйте все, что необходимо для значительного расширения ваших лабораторий, — Умедзу благодарно пожал генералу руку.

После инспекции отряда Семьсот тридцать один Умедзу, чтобы рассеяться, два дня посещал банкеты, дававшиеся в его честь японской знатью.

8

Новый рубеж под расположение центрального пункта батареи был намечен в районе Поющей пади. Природа наградила эту падь необыкновенным даром: в ней, сжатой в одном месте высокими обрывистыми склонами, при движении воздуха слышалось тихое, еле уловимое свирельное пение. Чем сильнее были порывы ветра, тем явственнее звучала свирель. Рощину очень нравились эти места. Начиналась падь от Минеральной горки. В верховье ущелья находилась огромная чаша, рассеченная широкой расселиной. Было ли здесь когда-нибудь озеро, из которого ушла вода, или, может, озера здесь никогда не было, оставалось загадкой.

Падь удовлетворяла и тактическим и бытовым требованиям батареи. На скатах Минеральной, выходившей прямо к границе, оборудовали блиндажи.

Окончив с оборудованием боевых порядков, разведчики торопились построить землянки. Дел было много, и от дежурства на переднем крае батарею временно освободили. Бойцы поняли этот приказ как выражение недоверия командования, хотя Бурлов объяснял, что Он вызван необходимостью ускорить инженерные работы.

Сознание вины разведчики старались заглушить тяжелым, упорным трудом. Расправляясь с твердой, как бетон, мерзлой землей, они оживлялись. Кроме того, подстегивал их вечерний обход Федорчука. Сам он придумал его, сам и проводил. Никто ему не поручал, но, узнав об этом, политрук одобрил: «Правильно, Денисович. Эта и есть чувство партийности».

Выполнив в первый день три нормы, Федорчук решил проверить выработку у других. А потом уже ходил ежедневно. От его мрачного «Скильки», а еще больше от его помощи батарейцы тушевались. Цифры — норма, полторы — произносились виновато и робко. На невыполнившего нормы Федорчук долго смотрел тяжелым взглядом, укоризненно качал головой и тихо вздыхал? «Эх ты!» Это было страшнее всяких осуждений и взысканий. И сам брался за кирку и лопату.

Отношения между бойцами ухудшились. Первым обратил на это внимание Новожилов. Он пришел к Бурлову.

— Товарищ старший политрук, нужно что-то делать. Бойцы начинают сторониться друг друга. По ночам друг за другом поглядывают. Вчера не спалось, гляжу, Савчук поднялся и пошел на двор. Не успел выйти, а дневальный толкнул Зайцева и кивает на дверь. Тот в валенки — и из землянки. Думаю, пойду взгляну. Выхожу — стоит Зайцев за углом в темноте. Спрашиваю: «Ты чего?» — «Да на двор захотел». Говорю: «Места не знаешь? Неловко так, других учить должен». Оробел и выложил: каждую ночь, говорит, за Савчуком смотрим. Да и за другими тоже. Объяснил я, что это не нужно, и прогнал его в землянку.

— Да, Петр Семенович, мнительность для нас вредна, — задумчиво подтвердил Бурлов. — А как думаете, что нужно предпринимать?

— Думать тут можно одно: разъяснить, научить народ нужно. Это ясно. А вот как полезней: поодиночке или всех собрать.

По-моему, Петр Семенович, лучше говорить совсем народом, — сказал Бурлов. — Соберемся для беседы. Передай коммунистам.

— Есть, товарищ старший политрук! — вставая, ответил Новожилов. — Разрешите идти?

— Больше ничего нет? Как Селин?

— А он у вас не был? — спросил Новожилов. — Собирался с утра зайти… Во всем себя винит: «Не спи я на дежурстве, говорит, ничего этого не было бы». Вины не умаляет и от ответственности не бежит. Людям в глаза смотреть стыдится. На что Федорчук злой на слова стал, а и тот жалеет. Нужно бы поддержать его.

— А не рано ли?

— Это уж вам виднее, товарищ старший политрук.

— Подумаю. Да, отделение-то принял?

— Принял, товарищ старший политрук, и доложил старшему сержанту Ошурину. Селина просил бы оставить в отделении на моей должности. Беды в этом нет, да и просится. Парнишка он дельный. Помогать будет.

— Это можно, — согласился старший политрук.

9

По приказу начальника харбинской военной миссии белогвардейский центр направил в распоряжение майора Танака двух опытных агентов: бывшего есаула Рябоконя, дородного, двухметрового роста, и сухого юркого маршрутника Золина. Каждый из них имел на счету несколько диверсий, с начала войны оба выполняли особо важные акции.

Рябоконя отправили в Новоселовку первым. Золина, для конспирации, задержали на два дня. На третий день утром его пригласили в штаб главнокомандующего белогвардейскими отрядами — к Карцеву.