В дверях появился высокий, сухой, как жердь, японец. За его спиной виднелись старший унтер-офицер Кои и ефрейтор Фусано. Все трое были в выцветших старых ватниках, без погон.

— Встань… Встань! — прошипела Варька.

— Кто есть Аров? — переступив порог, спросил, сухой японец.

Но Гордей с остервенением, даже прихрюкивая от старания, продолжал вылизывать пол.

Выглянув из-за плеча сухого, Фусано что-то шепнул ему, подбежал к Алову и пихнул того ногою под зад.

— Ты кого же, гнида, тычешь? — угрожающе прохрипел Алов, силясь встать. — Егорьевского кавалера Гордея Калистратовича Алова? — Но, поднявшись и взглянув на сухого японца, он побледнел, хмель словно сдуло с его лица. — Виноват, господин подпоручик! — прошелестел он, прикладывая руку к измятому картузу.

— В домах много крыс, — объявил японец. — Это нехорошо. Нужно дерать противоэпидемические меры — ровить крыс, — пояснил он вытянувшемуся перед ним и пошатывающемуся во все стороны Алову. — Живых ровить, а не убитых. Каждый твой сордат и взросрый баба — две крысы, — показал он на пальцах. — Ты будешь собирать и сдавать ему, — указал он на Кои. — Здесь мы будем ровить сами…

— У меня коты есть, ваше благородие, — недовольно отозвалась Варька.

— Что есть кати? — обратился подпоручик к Алову. Но тот молча моргал глазами, силясь сообразить, что ему приказали. И только после того, как подпоручик повторил вопрос, Гордей, словно проснувшись, встрепенулся и расплылся в усмешке.

— Коты?.. Кошки, господин поручик, — отозвался Алов, — которые крыс ловят, — он оттопырил ус и мяукнул: — Мяу-у!

— Кати не надо, — поморщился подпоручик. — Убрать! Всех убрать! Мы сами будем ровить. И вы тоже — живых…

5

Брезжил неприветливый, запоздалый рассвет. Поеживаясь от сырости и завываний ветра, Рощин долго: стоял у откинутого полога палатки, словно не решаясь, выйти на дождь. На мгновение появилось желание снова лечь на койку вот так: одетым, укрыться Шинелью с головой и уснуть, забыв на время службу, необходимость куда-то ехать, что-то делать в эту промозглую раннюю пору. Спать долго, безмятежно, по-юношески.

На раскисшую дорогу прямо против палатки выползла полуторка. В кузове, накрывшись плащ-палатками сидело несколько разведчиков. Рощин поднял ворот, шинели, надвинул фуражку на лоб и направился к машине…

Сразу же за полустанком дорогу преградила широкая промоина. По обе стороны шоссе стояли широкие разводья. За ними на пригорке виднелись палатки батареи Новожилова. Шофер остановил машину.

— В чем дело? — недовольно спросил Рощин, открывая глаза. Заметив промоину, добавил: — Снимайте фашины из кузова. Так не перейдем.

— Товарищ капитан! — послышался из кузова голос Земцова. — Вон кому-то тоже не спится!

Рощин увидел Валю. Она стояла по ту сторону разводья. Свирепый ветер рвал с нее плащ-палатку, хлестал дождем в открытое лицо.

— С ума сошла! — прошептал Рощин, выходя из кабины.

Раннее появление Вали и в таком месте не на шутку встревожило его.

— Что случилось? — еще издали крикнул Рощин. Но Валя молча наблюдала за ним. Рощин, не колеблясь, направился к ней через разводье.

— Что случилось, Валя? — тяжело дыша, еще раз переспросил он.

— Ничего не случилось, — тихо ответила Сергеева, рассматривая Рощина, словно видела его впервые.

Он заглянул ей в лицо: оно было чужим, холодным, неузнаваемым.

— Что тебя расстроило, Валя? — чувствуя тревогу, уже почти умоляюще спросил он.

— Так… Ничего, — с трудом ответила Сергеева. Вдруг ее губы дрогнули, на глазах показались слезы. — Возьмите, — протянула она треугольником сложенное письмо и бегом направилась к батарее.

Рощин растерянно смотрел ей вслед. Наконец взглянул на конверт. Письмо было адресовано Сергеевой. Рощин развернул конверт, и сейчас же из него выпали квадратики фотографий. Порыв ветра подхватил их и бросил в поток. Чертыхнувшись, он забрел в воду и выловил кружившиеся в водовороте фотокарточки. Прочитав письмо, Рощин ничего не понял и принялся перечитывать:

«Здравствуй, Валя!

Только пламенная любовь, которую я пронес через все невзгоды, через горнило войны и даже через смерть, заставляет меня писать Вам, Валя. Я не рассчитываю на взаимность, я хочу предостеречь Вас, дорогая, если еще не поздно. Ваш Анатолий живет с Клавдией Огурцовой. Это началось еще в батарее. Очевидно, по договоренности с ним и Бурловым, она тогда обвинила во всем меня. В последний приезд Рощина в Уссурийск я застал их на квартире. Подробности отвратительны — опускаю. Валя, мне очень нужно с вами встретиться! Умоляю! Посылаю вам две фотографии: свою и… Ваш Константин Зудилин».

…Тогда Клавдия встретила Рощина на улице. Она, очевидно, долго ждала его и продрогла. На ней был пестрый домашний халат, пышные волосы собраны в тугой валик. Укоризненно покачав головой, она показала на часы. Было без четверти семь.

— Долгонько заставляете себя ждать, — улыбнулась она.

В доме пахло жареным, свежестью и духами. Клавдия провела его в залу и сняла фуражку.

— Анатолий, договоримся: будь как дома, — предложила она, переходя на ты.

В рамке под стеклом Рощину бросилась в глаза фотография Вали. Она была в памятном для Анатолия белом платье, с рассыпавшимися по плечам волосами, девичьим задором в доверчивых глазах. Рядом Соня Давыдова в военной форме, потом несколько фотографий незнакомых офицеров. Вдруг он заметил свою, маленькую служебную фотографию. Это его изумило.