— Ясно! — прервал генерал Савельев, переглянувшись с членом Военного Совета.

— Здесь еще о потерях и о пленных, — заторопился начальник штаба.

Савельев понимающе закивал головой и раздельно проговорил:

— От пункта «Передовые части» и все ниже зачеркните.

Начальник штаба недоуменно смотрел то на командарма, то на генерала Смолянинова.

— Под Мулином и Лишучженем не наши части завязали бой, а им навязали его, и они сейчас пока еще в тылу японцев, — пояснил Савельев.

— Но они возьмут Мулин…

— Тогда и доложим, — прервал Савельев. — Во-вторых, о трофеях говорить рано: необходимо уточнить и определить пригодность. А то на бумаге будут трофеи, а в действительности они смешаны с землей и пеплом.

— Допишите, — вмешался Смолянинов. — В боях отличились дивизия полковника Орехова, полк подполковника Свирина, разведывательно-штурмовые отряды офицеров Ганина, Бурлова, Соболева, Рощина. Составьте представление о присвоении посмертно звания Героя Советского Союза капитану Козыреву.

В комнату вошел адъютант Савельева.

— Санитарный самолет за телом Николая Константиновича, — доложил он.

— Офицерский эскорт выстроен? — тихо спросил Савельев.

— Так точно!

— Идите! — приказал командарм начальнику штаба и адъютанту. Помолчав, упавшим голосом проговорил: — Виктор Борисович, иди один. Не хватит у меня выдержки спокойно проводить в последний путь… Я уже с ним попрощался… Бой в Крыму, все в дыму… — задумчиво проговорил он и отвернулся к окну.

Не успел выйти член Военного Совета, как дверь снова скрипнула.

— Слушаю, — проговорил Савельев, не поворачиваясь.

— Старшина медслужбы…

От этого голоса командарм вздрогнул и побледнел.

— Зина?! — с испугом и изумлением воскликнул он. Георгий Владимирович подбежал к вытянувшейся во фронт дочери и поцеловал в лоб.

— Пап, — воскликнула Зина. — Папка мой хороший!

— Сорванец… сорванец, — растерянно твердил Савельев, рассматривая дочь. Лицо его хмурилось. — Почему ты здесь? — уже строго спросил он. — Как ты попала сюда?

— На санитарном самолете, товарищ командующий, — ответила Зина.

— А в самолет как попала?

— Мне приказали… Ну не приказали…

— Ты в армейском госпитале? — все больше изумлялся Георгий Владимирович.

— Так точно… Со вчерашнего дня. Меня перевели… Ну не перевели…

— Негодная девчонка! Мать знает?

— Не хмурься, папа! Знает… тебе же нужен медицинский надзор, она со мной и согласилась. А как узнали о смерти Николая Константиновича, то и совсем… — Зина умолкла.

— Что? Что совсем? — забеспокоился Савельев.

— Расхворалась…

— Значит ты ей больше нужна!

— Мама и слышать об этом не хочет. Ты же знаешь, папа.

— Что же мне с тобой делать? — привлекая дочь к себе, недоуменно пожал он плечами.

— Папа, — подняла Зина глаза на отца. — Ты не знаешь, где сейчас Вячеслав? Там страшно?

— Вот из-за этого ты и прилетела? — ревниво пробурчал Савельев. — Сейчас же убирайся в армейский госпиталь и без моего разрешения не высовывай оттуда и носа. А начальника я постараюсь…

— Ты ничего не сделаешь, папа! — испуганно прервала Зина. — Я все сама… Я хочу быть там, где все Не нужно, не нужно, папа, — прижавшись к отцу щекой, прошептала она.

* * *

У приземлившегося на окраине Новоселовки самолета, на зеленой лужайке, рядом стояли санитарные носилки. Возле них возвышалась горка цветов, пахнувших лугами и полями далекой Родины. Воздух, пропитанный гарью, рвал марш Шопена. Обнажив головы, неподвижно стояли шеренги солдат, у изголовья носилок по обе стороны застыл офицерский эскорт.

В толпе, недалеко от носилок, стояла Клавдия Огурцова. Ее лицо было бледно, в больших круглых глазах застыл ужас.

Клавдия прилетела вместе с Зиной. Не дождавшись ее у штаба, Огурцова направилась к самолету, куда уже перенесли тела Николаенко и Сергеевой. Пробившись вперед, она взглянула на носилки и тихо вскрикнула. Клавдия узнала Валю, хотя смерть сильно изменила ее лицо. Оно застыло, искаженное болезненной гримасой, с чуть обнаженными стиснутыми зубами. «Валя! Валя! — чувствуя охвативший ее ужас, шептала Огурцова. — Убили!.. Здесь убили… Какая страшная…»

Клавдия поспешно отошла от носилок, поеживаясь от внутреннего озноба. Там, в госпитале, медленные фиксируемые в картотеке истории болезни, шаги приближающейся смерти казались закономерными. И сама смерть не вызывала леденящих чувств, так как ее предвидели, с ней боролись, но не всегда побеждали. Перед этими угасающими жизнями Клавдия не ощущала душевной или физической подавленности. Сейчас же Огурцова увидела обезображенную смертью бывшую свою подругу. Ее иссиня-бледное, с запавшими глазами лицо неотступно стояло перед взором. Возможно, так же смерть надвинется и на нее…