В большинстве своем люди не очень хорошо умеют читать».

У Макса Фриша в романе «Назову себя Гантенбайн» есть довольно беспощадное высказывание. «Мне кажется, – пишет Фриш, – что всякая книга, коль скоро она не посвящена предотвращению войны, созданию лучшего общества и так далее, бессмысленна, праздна, безответственна, скучна, не заслуживает того, чтобы ее читали, неуместна».

Трудно сказать, что писатель имел в виду под оборотом «и так далее», но в целом фраза очень категорична и сводит литературу к крестовому походу, а это очень уж попахивает марксистско-ленинскими принципами, хотя Маркс и Ленин – не Филипп Кривой и Фридрих Рыжебородый, Фриш – не коммунист и крестовый поход в данном случае обозначает борьбу за гуманизм.

Я не могу быть столь жестким в определении уместности или неуместности той или иной книги. По мне книга уже небессмысленна, если в ней есть хотя бы одно неглупое умозаключение, одно свежее сравнение или хотя бы один новый парадокс. Но если ничего такого нет – тогда книгу действительно не стоило писать, печатать и распространять по белу свету. Весь ужас не умеющей читать цивилизации именно в том, что таких книг – подавляющее большинство!

Ах, какое счастье я испытал, когда встретил в книге Арнольда Каштанова «Эпидемия счастья» такие строки: «...альтернативой юмору является агрессивность. Теперь я убежден, что юмор – это канал для избыточной агрессивности. Природа вложила ее в нас для защиты от врагов. Цивилизация отучила, защищаясь, кусаться и царапаться. Мир и сдержанность – великие блага. Однако оружие наше – агрессивность – надо же где-то хранить. Оно подобно тяжелой пушке, которую ввиду возможной будущей опасности приходится таскать с собой всю жизнь по совершенно безопасным местам. Время от времени мы страдаем от ее тяжести. Юмор - это воздушные шарики, к которым мы подвешиваем тяжелую пушку».

Я совершенно не помню, о чем эта книга, да помнить, пожалуй, и не обязательно. За сорок пять лет жизни я прочитал очень много книг. Не знаю точно сколько, однако нижний предел понятен: их никак не может быть меньше пяти тысяч. В сравнении с тем, сколько книг написано всеми писателями и поэтами мира, это микроскопическая величина – горсть песка, пересыпаемого из ладони в ладонь человеком, что сидит посреди бескрайнего пляжа. Но если учесть конечность жизни и ограниченность памяти, это немало, и не беда, что множество песчинок утекает сквозь пальцы.

Однако образ веселых шариков, к которым подвешена тяжелая пушка оборонительных реакций, останется во мне навсегда...

||||||||||

Рано утром в четверг Сергей поехал в «Крипт». Он знал, что Банкир довольно часто появляется у себя в офисе в восемь утра и без помех работает два часа, остающиеся до начала рабочего дня.

Сергей не стал вызывать Петю, добрался на метро до «Новокузнецкой», побродил немного по переулкам и дворикам Кадашей и к восьми часам оказался у особняка «Крипта». Он не стал, разумеется, маячить у дверей банка, где его принялось бы изучать пытливое око телекамеры, а занял выжидательную позицию метрах в пятидесяти от входа – так, чтобы на него падал свет фонарей в кованых переплетах, горевших по всему фасаду банка.

Долго ждать не пришлось. К подъезду особняка подкатил черный «Мерседес», из него вылезли два квадратных телохранителя, поозирались по сторонам, отметили присутствие Сергея, потом вышел Банкир. Один из охранников загородил его шкафом своего тела и что-то тихо сказал. Банкир метнул в сторону Сергея подозрительный взгляд, но тут же улыбнулся и приветственно махнул рукой. Сергей подошел.

– Интересно начинаешь день, – сказал Банкир. – Подпирая стены банка тусклым февральским утром, почти еще ночью, человек твоего склада, положения и привычек выглядит очень глупо. Что случилось?

– Можешь уделить мне несколько минут?

– Пошли – Банкир мотнул головой в сторону двери.

Поднялись на второй этаж, вошли в кабинет. Хозяин включил свет, Сергей прикрыл за собой дверь.

– Рассказывай, – молвил Банкир.

Сергей в нескольких фразах рассказал.

Лицо Банкира пошло красными пятнами – на желтоватой коже они выглядели особенно патологически словно внезапно вспыхнуло рожистое воспаление.

– Черт! Черт! Черт! – Он трижды ударил кулаком по столу. – Я так и знал. Не хотел тебе говорить, но почему-то с первых минут мне стало мерещиться, что все закончится кровью. Ах, Альберт! Что же он так круто завернул!..

– Может быть, это все-таки не Альберт? – вдруг сказал Сергей, сам не понимая, почему такая мысль пришла ему в голову.

– Не Альберт? А кто же? – удивился Банкир. – Мы, по-моему, больше никого не вовлекали.

– Не знаю… – промямлил Сергей. – Мало ли какие конфликты могли быть у этих ребят.

– Сейчас я вызову сюда Альберта, и мы всё узнаем, – сказал Банкир.

– А по телефону нельзя спросить?

– Ну как же можно быть таким наивным! – пожурил Сергея Банкир. – Чтобы телефоны коммерческого банка да не прослушивались – это из области ненаучной фантастики.

Банкир мгновенно связался с Альбертом, и тот сразу пообещал приехать. Появился он, как и в прошлый раз, ровно через тридцать минут. Это время Сергей опять провел в приемной. Любительницы Теофиля Готье за консолью не было – ее рабочий день еще не начался.

Альберт стремительно вошел в приемную, приглашающе кивнул Сергею и, ни на секунду не сбавив скорости, проследовал в кабинет. Сергей втянулся за ним, словно подхваченный кильватерной струей.

В отличие от Банкира Альберт выслушал информацию о «резне Валентинова дня» совершенно невозмутимо – ни один мускул не шевельнулся на красивом холеном лице, ни капельки сочувственного тепла не прибавилось в холодных глазах цвета замороженного шоколада.