Главным жертвователем было купечество, считавшее необходимостью для спасения душ своих жертвовать «несчастненьким» пропитание, чтобы они в своих молитвах поминали их, свято веруя, что молитвы заключенных скорее достигают своей цели. Не глупцы ли?

Уже на пороге дома, у лоточника, с совершенно измученным видом, после долгих мук выбора, купил пару булок и отправился на квартиру. Конечно, в голодном порыве, хотелось взять и пару пирожков с ливером, но в последний момент я отказался от этой затеи. Ведь частенько, худые на совесть лоточники покупали для их начинки объедки в трактирах. После тяжелого дня совершенно не хотелось причинять страдания желудку. Ему, итак, не вольготно живется.

Поднявшись по парадной лестнице, я отворил дверь в квартиру, что состояла из анфилады комнат: передней, гостиной, огороженной спальной да уборной. Комнаты были бесхарактерны совершенно - просторны, и ничего больше. Ни фресок, ни картин по стенам, ни бронзы по столам, ни этажерок с фарфором или чашками, ни статуек. Словом, как-то голо. Простая обыкновенная мебель да сломанный рояль, что стоял в углу гостиной. Видно было, что квартира только чтобы отдохнуть, а не то чтобы жить в ней. Однако, несмотря на всю скудность убранства, ощущалось присутствие женской руки: всюду чистота, порядок, белоснежные тюли на высоких окнах и нежный запах сирени, который скрывал старинный дух жилища.

Не успел я скинуть пиджак с картузом, как навстречу, словно лучик солнца, вышла Настенька в сером платье и книгой в руках.

– Здравствуй, братец, – сказала она, принимая в свои объятия. – Наконец-то явился, – и звонко поцеловала в щеку.

– Здравствуй, Настенька, – ответил я, протягивая ей кушанье. – Вот, покамест тёплое.

– Проходи скорее, сейчас и чаю подам.

В гостиной, при свете стеариновых свечей, в самом центре круглого, накрытого посеревшей от времени скатертью стола, стоял пузатый самовар. Приносил его, по обыкновению, несмотря на все уговоры, наш дворник - Антроп Иванович, что питал теплые отеческие чувства к Настеньке и всячески старался сестрицу баловать: то дров без меры натаскает, то конфет подсунет.

Это был рослый, крепко слаженный мужичина лет пятидесяти, с неглупым лицом, добрыми глазами и с окладистою бородой, в которой смерть единственной дочурки посеяла множество седин. При каждой встрече он справится о здоровье, учтиво поклонится и пожелает хорошего дня. Словом, со всех сторон положительный человек. Не то что, скажем, его предшественник, Прохор Репейников, которого за пьянство выгнали со службы поганой метлой.

Пока я наскоро умылся, сестрица накрыла на стол.

– Проходи, садись, не то остынет, – велела Настенька, поставив на стол плетеную корзинку с нарезанным черным хлебом. – Заскочила на толкучий рынок, хлебушек отвоевала. Ты ел сегодня?

– Ещё не пришлось, – ответил я, наливая в стакан молока, что выдавали в химической лаборатории при Академии наук, в которой стала трудиться Настя, по переезду в Петербург.

– Ты со своей службой совершенно исхудал, – нахмурилась сестрица. – Разве можно так форсировать своим здоровьем.

– Я привычный, не бери в голову, – махнул я рукой. – Что народ поговаривает?

– Народ решительно взволнован, – ответила Настя, – цепляя вилкой кусок картошки. – После смерти Императора всюду разруха. Вдобавок, война с Японией проиграна. Говорят, сильно обострилось положение с продовольствием. Цены растут. Пророчат голод. Неясно, как дальше жить станем.

– Бог даст – переживём. Не впервой.

– Бог ничего не даст, – возразила сестрица. – Вся надежда лишь на временное правительство.

– Совет рабочих депутатов и Временный комитет сами на грани конфликта, – пояснил я. – Пока в стране царит двоевластие, о нуждах народа никто заботиться не станет.

– Не станет, – согласилась сестрица, протирая кончики губ салфеткой. – Оттого и боязно.

– Не переживай, Настенька, – коснулся я её руки, – всё будет хорошо. Сами живы, здоровы. Хлеб на столе есть. Плохо разве?

– Твоя правда, Коленька, – кивнула Настя, разливая ароматный чай по фаянсовым чашкам. – Грешно жаловаться. И впрямь, если не в наших силах на что-то повлиять, чего уж волноваться попусту.

– Именно, – сказал я, принимая горячий напиток. – Душевное спокойствие надобно беречь.

Некоторое время мы сидели молча, наслаждаясь трапезой. При тусклом свете догорающих свечей было видно, что сестрица пребывает в расстроенных чувствах. Было ясно, что отнюдь не государственные дела её тревожили. Слова никак не осмеливались сорваться с уст. Ну а если дама, которой есть что сказать, молчит – тишина оглушает.

– Отчего ликом хмура, Настенька? – осмелился я нарушить тишину, хоть и знал ответ.

– Мне нужно попасть в свою лабораторию, – ответила она, опустив длинные ресницы.

Догадки мои подтвердились.

– Не нужно. Мы не единожды это обсуждали, – сказал я, быть может, излишне строго.

– Я должна помочь этим людям, – с надеждой во взгляде ответила сестрица.

– Ты никому и ничего не должна, Настенька. Слышишь? Их не спасти. Это больше не люди. Они мертвы и разлагаются. Уже два года миновало. Они только лишь по бесовской насмешке всё ещё коптят небо, охотясь на живых.