Он кивнул.

— Несколько раз богатеи вывозили ее после выступления, и ей не стыдно было рассказывать, что она делала и сколько за это получила.

— И она рассказывала вам?

— И мне, и всем, кто был в комнате, да она бы хоть раковине рассказала.

— А она когда-нибудь говорила о соседях, друзьях или ком-то из знакомых, кто жил рядом?

— Был какой-то романтичный поляк, Иван, которого она долго доила. Бедняга. Часто приходил сюда посмотреть на нее. Сидел в первом ряду с выпученными глазами, не снимая куртки. Сидел нога на ногу, чтобы скрыть эрекцию. Здесь танцевала девушка, у которой парень работал на телевидении, запускал реалити-шоу. Так вот, Марисса стала к нему приставать, но он не проявил к ней интереса. Один раз, за несколько секунд до начала шоу, они подрались и костюмы друг другу изодрали. Мне пришлось их кое-как подшивать прямо на ходу.

— Марисса не рассказывала каких-то подробностей своих взаимоотношений с Иваном?

— Она шутила, что держит его в шкафу… это по поводу его бледности. И она часто ему звонила, чтобы попросить еще денег или новое платье. Ставила его на громкую связь, чтобы все могли посмеяться над ним. Бедолага.

— Марисса когда-нибудь говорила, что он бьет ее или что она его боится? — спросил Питерсон.

— Нет. Там всем заправляла она сама. И кошелек его она контролировала.

— Она когда-нибудь упоминала, что еще где-то работает? — спросила Эрика.

Мартин поправил очки на носу и фыркнул.

— Да. По всей видимости, она была всесторонне одаренной. Работала сиделкой. Хотя, на мой взгляд, это все равно что царь Ирод бы пошел работать в родильное отделение. Она воровала у этой пожилой женщины — сначала одежду и туалетные принадлежности. Та женщина…

— Миссис Фрятт, — подсказала Эрика.

— Да, она однажды пришла сюда посмотреть выступление Мариссы, этого Желтого Бриллианта. Пришла, как Джоан Коллинз, вся в мехах и бриллиантах. Тогда-то мы и поняли, почему Марисса пошла к ней работать.

— Что значит — сначала она воровала одежду и туалетные принадлежности?

— Потом Марисса украла у нее бриллиантовые сережки.

— Когда это случилось? — спросил Питерсон.

Мартин снова отложил ткань.

— Наверное, за пару недель до Рождества. Я подумал, что она врет и просто сочинила это, чтобы набить цену обычным сережкам. Это было очень свойственно Мариссе, она любила врать. Но они вместе с еще одной танцовщицей съездили в Хэттон-Гарден к оценщику. Они оказались настоящими, их оценили в десять тысяч.

Эрика бросила взгляд на Питерсона. Миссис Фрятт ничего не говорила про сережки.

— А Марисса упоминала недавнее нападение? — спросил Питерсон.

— Марисса на кого-то напала? — удивился Мартин.

— Нет, это на нее напали. Около месяца назад, когда она возвращалась домой с электрички. На нее напал мужчина.

Мартин покачал головой.

— Ничего не слышал об этом. А мне приходилось слышать о жизни этой девушки все, хотел я того или нет.

— Вы ведь понимаете, что мы расследуем убийство, а вы нелестно отзываетесь о жертве? — спросил Питерсон.

— Вы хотите, чтобы я врал?

— Нет, — ответила Эрика.

— Я знаю, что это неправильно — плохо говорить о мертвых, и никто не заслуживает того, чтобы его зарезали на собственном крыльце. Это ужасно, — сказал он, снимая очки и крестясь. Очки на золотой цепочке так и остались висеть на его выступающем животе.

— Вы знали, что она планировала уехать в Нью-Йорк?

— Да. Она говорила об этом.

— Без деталей?

— Да, но я спрашивал ее, на что она собирается там жить. Город недешевый, плюс нужна виза и все остальное. И она сказала кое-что, что мне запомнилось. Она сказала, что бриллиант принесет ей счастье и поможет начать новую жизнь

— Бриллиант на ее костюмах?

— Нет. Она вообще хотела убрать его и сменить сценическое имя.

— Она собиралась продать бриллиантовые серьги? — предположил Питерсон.

— Пусть она и не была семи пядей во лбу, но разницу между единственным и множественным числом она понимала. Она имела в виду один бриллиант, и сказала она это еще до того, как появились сережки. Либо она что-то знала, либо просто несла чушь. К сожалению, в случае с Мариссой чаще имел место именно второй вариант.

— Вы были здесь, когда она выступала в этом клубе в последний раз, накануне Рождества?

— Да. И на ней как раз были те самые бриллиантовые серьги.

— Вы в этом уверены? — переспросил Питерсон.

— Да, потому что она зашла сюда в чем мать родила и попросила меня подшить пояс для подвязок. Я глаза ниже ее шеи не опускал. Не увлекаюсь женской анатомией, — сказал он, поджав губы. — Особенно когда ее суют мне под нос без спросу.

— А с кем она ездила к оценщику в Хэттон-Гарден? — спросил Питерсон.