Только на улице нас опять разбил хохот. И смешно, и грустно, и стыдно, но больше смешно. Как говорится, не пей из незнакомых бутылочек.

Черноту я собиралась впитать в камень у дороги. Камень, в отличие от того же древесного ствола, не передаст темную энергию земле.

– Эй, – возмутился Алан, – такую субстанцию собираешься изничтожить почем зря.

Ну да, если уж смеяться, то Ал – первый. Готов шутить свои шутки днями напролет.

– А куда ты предлагаешь мне её деть?

– Да вон хоть на него… – Напарник указал на парнишку, явно пьяненького, неуверенно шатающегося.

– Может, сразу в кофейню зайдем, – отозвалась я цинично, – забросим эту дрянь в зерна, и половина квартала будет ползать друг перед другом на коленях. Или сразу в систему центрального водоснабжения? Тогда будет нам общегородской день «Стыда и Покаяния».

Пока дрянь с моей ладони стекала в камень, похожая на нефтяной «лизун», Ал трясся, прижимая пальцы к глазам. Теперь случай с Вадриком станет наиболее частым, вызывающим смех, воспоминанием. Заперев чужую субстанцию в булыжник, я сделала вывод, что юмор всегда побеждает логику.

И отряхнула ладони.

(MikeTramp- Freedom)

В дорогах есть волшебство. Свобода, слияние духа, скорости и окружающего пространства. Я всегда любила город, в котором жила, но еще больше любила пути, расходящиеся от него в стороны. А дорога к Западным Холмам – одна из самых красивых.

Поднятая крыша, солнечные лучи, поглощаемые стеклами моих же солнечных очков, вихрь из танцующих волос – в такие моменты я ощущала собственную с миром цельность, счастье. Сливались воедино зеленые всполохи полей, бетонная лента шоссе, урчание мотора. Густые запахи покладистых трав, малахит листвы и лазурная бесконечность небесного купола. Способная ощущать все стихии разом, я пропитывалась Водой – капельками росы в тенистых лугах, влагой далеких дождевых облаков, журчанием ручейков. Солнечным Огнем, стабильной благостью Земли, но более всего Ветром – весело скачущим параллельно с моим авто невидимой азартной колесницей. Ветер этот обтекал окна кабриолета, ненадолго усаживался на пассажирское сидение, чтобы с неслышным хохотом завихриться прочь. Озорник. Один из таких ветров жил по соседству с ранчо Роберта и приходил на закате погладить наши лица.

Мне хотелось ехать бесконечно, хотя я знала, что полутора часов этих потрясающих пейзажей будет достаточно. Потянулась к сумочке, достала странный и удивительный подарок Алана – сигарету без никотина, но зато с дымком из арбуза, клубники и двойного льда. Затянулась, выпустила фруктовый дым, вмешала его в ветер – ветер зажмурился от удовольствия. Пары затяжек будет достаточно, чтобы обрести желанную ласковую пустоту в голове, продолжающую идиллию того, что внутри, того, что снаружи.

Отложила её спустя минуту, посмотрелась в зеркало, поправила каштановую челку с красноватым отливом, осталась довольна.

Сегодня Алан не успел наколдовать ничего с моей прической, хотя занимался этим каждый день. Обожал менять цвет моих волос, их длину, волнистость. Эдакий непроявленный стилист, вечно занятый другими вещами. Он создавал из меня то блондинку, то жгучую брюнетку, иногда красил в вишневый, изредка баловал стильным каре. И бесполезно противиться. Ал делал так, как хотел, и на любые «нет» пролезал под кожу глаже мыла. Оставалось смеяться. И нет, при его усиках, фривольных одеждах и любви к созданию чужого стиля, он был стойко убежденным гендерным «классиком», то есть совершенно точно предпочитал женщин.

Мы «слиплись» с ним сразу, вросли друг в друга, хотя это никогда не носило романтический характер. Помнится, когда я только пришла в Бюро, Алан успел сменить трех напарников, неизвестно куда девшихся до моего появления. Когда же я перешагнула крыльцо, Ал долго проницательно и хитро смотрел на меня. После чего изрек весомо-саркастичное: «Наконец-то».

С тех пор и длилось наше «наконец-то». Лучшие друзья, партнеры, просто лучшие в каком-то смысле друг для друга и без всяких потуг на близость. Он баловался со мной, как с куколкой, как с красивым манекеном касательно внешности, я же в любой удобный момент подпитывала своего трансморфа энергией, которую умела черпать отовсюду. Даже из таких вот обычных пейзажей.

Дорога под колеса ложилась ласково; кабриолет стремительно приближался к Западным Холмам и спустя множество счастливых и легких мыслей, взглядов за «борт» и напоенных гармонией вдохов проехал знак «Гилрейн».

(Peter Sandberg – Remove The Complexities)

Этот город будто сошел с открытки – ни одного высокого здания, максимум в два этажа. Уютные домики и ухоженные клумбы, белые заборы. Строения плыли по взгорьям и спускались в долину к широкой спокойной речке. Всего пара тысяч жителей, и мне было понятно намерение каждого из них переехать сюда. Умиротворяющие, чарующие здесь должно быть были закаты; стелющийся вместе с колыханием трав ласковый покой. Кажется, в здешних домах никогда не ссорились, но часто пекли яблочные и абрикосовые пироги; вечерами выходили пообщаться с соседями на лавочку. Играли в веселые игры дети. Школы, детские сады, магазины – все это где-то там, ближе к центру, но мне туда не нужно.

Сорок первый дом отыскался вдоль одной из параллельных дорог на уютной и неширокой улочке, мощенной старыми, выгоревшими на солнце камнями. Величаво шумели листвой разлапистые клены.

В незапертую калитку я вошла, не встретив собачьего лая.

Сын Доры оказался человеком долговязым, высоким, но очень доброжелательным. А его жена Натали, оставившая дела в саду и вошедшая в дом, – в высшей степени радушной.

И диалог тек легко.

Да, тревога на лице, когда я показала свое удостоверение с магической голограммой, когда рассказала про купленный матерью на антикварном рынке медальон. Про нежелательные и опасные последствия такого поступка, про истинные его причины.