Остается только ветерок, щекотливо гуляющий по открытым участкам кожи, игриво забирающийся под ткань длинного хлопкового сарафана и струящийся по спине. Слабые потоки вечернего воздуха путаются в волосах, колыхая тонкие прядки у лица.

Остаются запахи: аромат древесины, смолы, благоухающих яблонь. Мерное и обволакивающее дыхание ночи приносит глубинный покой, выравнивая пульс и даруя возможность насладиться сполна каждым мгновением. Время словно замедляет свой бег, но мне от этого совсем не больно.

Остаются звезды, вспыхивая одна за другой на почерневшем небосклоне. Мерцающая бриллиантовая россыпь завораживает настолько, что я с удивлением ощущаю, как из глаза сочится слеза.

Мир так красив.

И здесь, в эту секунду, я рада, что могу видеть, осязать и чувствовать душой его красоту.

Вдруг краем зрения улавливаю движение сбоку и выдергиваю один наушник, ставя песню на паузу.

— Не помешал? — присаживаясь рядом, уточняет Паша.

Я отрицательно качаю головой.

— Тоже не спится?

— Честно говоря, заметил тебя и захотел присоединиться. Что слушаешь? — кивает на мой телефон.

Я протягиваю ему наушник и включаю давнейшую песню Элтона Джона «Believe».

— Сто лет не слушал старину Джона, — усмехается Паша.

— Бывал на его концертах? — в моей голове проносится ряд красочных и отчетливых, словно это произошло только вчера, картинок с Амстердамского выступления легендарного британского композитора и певца. Матвей сделал мне подарок на пятую годовщину свадьбы, купив билет в Нидерланды и оплатив перелет с отелем, полностью взяв на себя заботу о четырехлетней Ксюше. Это одна из тех вещей, за которые я, несмотря ни на что, буду благодарна бывшему мужу.

— Да… — несколько мрачно и задумчиво отзывается Паша, дотрагивается до шеи и с натяжкой прокашливается, кривя лицо в болезненной гримасе, словно вместо слов в горле у него застряли иглы. — Со своей семьей.

Мне хочется взять его за руку. Я так и делаю. Тянусь ладонью к длинным пальцам Апрельского, которыми он до побелевших костяшек держится за край садового дивана, и бережно накрываю.

— Все в порядке, — то ли себя, то ли меня утешает Паша.

Мы оба понимаем, что это полуправда, ведь жизнь с подобным горем за плечами состоит из полумер. Частью себя мы неизменно будем принадлежать прошлому и покинувшим нас любимым, при этом строя планы на будущее без них. Находиться там и здесь — основная полумера, примирение с которой облегчит ВСЕ.

В наушнике начинает играть другая композиция, и мы, плененные голосом гения слушатели, затаиваем дыхание до последнего аккорда, боясь нарушить хрупкую тишину и спугнуть возникшее чувство ностальгии, стремительно перенесшее нас в важные моменты жизни. Элтон как никто чувствует пульс времени и эмоций. С первых секунд «Shoot Down The Moon» сердце замирает от восторга, в тиши ночи напоминая о важности верить в себя, следовать за своими мечтами, какие бы испытания на пути к ним ни подкинула судьба. Сильный голос призывает не сдаваться и оставаться романтичными фантазерами, готовыми «стрелять в луну» — тянуться всем своим существом к постижению непостижимого. В нашем случае — это оставаться живыми и учиться счастью вновь.

К кульминационной части композиции Паша переворачивает ладонь, чтобы переплести свои пальцы с моими. Сверкая в темноте проникновенным взглядом, он медленно наклоняется и замирает в сантиметре от моих губ. Воздух наполняется электричеством, предвещая неизбежное. Ветер ласковыми дуновениями проносится по коже, рождая волны дрожи. Я едва киваю, прикрываю глаза, и наши губы встречаются в поцелуе.

Под переливающимися брильянтовым блеском звездами в воздухе искрится трепетное волнение, влекущее нас друг к другу еще ближе. Поглаживая мой подбородок подушечкой большого пальца, он действует аккуратно и неторопливо, пробуя своими горячими, в меру полными и мягкими устами мои. Я не жду, что в животе, воскреснув, запорхают те самые бабочки, но пару раз сердце все же пропускает удар, и от жара становится трудновато дышать.

Шире раскрыв губы, впускаю юркий язык Апрельского. Он на вкус, как шоколад. Сначала Паша целует нежно, однако после небольшого перерыва, потребовавшегося нам для восстановления дыхания, он затягивает меня в поцелуй с жадностью, и я теряю соединение с реальностью.

— ЮЛЯ!

Воздух загустевает и словно сдавливает легкие изнутри, лишая свободы нормально вдохнуть или выдохнуть. Все звуки становятся громче, словно раскаты грома бьют точно по барабанным перепонкам, и тень ужаса стремительно распространяется по всему телу. Сердце едва справляется с безотчетной тревогой, и чувство реальности ускользает, будто песчинки сквозь пальцы.

— ЮЛЯ! — не прекращаю выкрикивать ее имя, как ненормальный, расталкивая перед собой любые преграды.

Я волочу ногами по зыбкой почве и не знаю, где найти опору. Калейдоскоп ярких красок тускнеет, картина моей реальности обугливается паническим пожаром. Внушительная территория парка развлечений сужается, подавляя мою волю и угрожая поглотить целиком. Секунды растягиваются, явь лишается своих контуров, преобразовываясь в кошмар. Я слеп и нем перед неумолимым страхом, затмевающим светило надежды выцепить Юлю среди мелькающих мимо лиц, и окутывающим все сущее необъятной тьмой. В буре нахлынувших эмоций невозможно отыскать укрытие, но я пытаюсь пробиться сквозь эту пелену ужаса — пробиться к голосу разума, стремящемуся мне навстречу с призывом взять себя в руки, успокоиться и не нагнетать.