— Зевс, нельзя! — семилетний ньюфаундленд неохотно реагирует на поставленный голос своего хозяина, тем не менее, отступает. Так или иначе, со своей задачей — обслюнявить меня от волос от шеи — он успешно справился. — Извини, — раскаиваясь, бормочет Паша и помогает мне подняться.

— Все в порядке, — со смехом отмахиваюсь я.

Паша тянется, чтобы поцеловать меня, однако я удерживаю дистанцию.

— Сначала умоюсь.

Зевс виляет хвостом, наблюдая за тем, как мы идем в ванную. Сразу после того, как я споласкиваю лицо, Паша берет его в свои большие ладони и притягивает к своему, чтобы спаять наши губы в долгом поцелуе.

— Как прошел день? — интересуется он, отстранившись для отдышки.

Я провожу языком по контуру своих губ.

— Я была в больнице.

— Почему? Ты заболела? — Паша заботливо гладит меня по щеке.

— Я беременна.

Его рука немеет, изумленный взор зеленых глаз замирает на моих глазах, стремительно увлажняющихся непрошенными слезами. Я больше не пытаюсь их сдержать.

— Ты… — отрывисто выдавливает он, на секунду преодолев потерю дара речи.

— Да, — шепчу я. — Уже пять недель, представляешь? — не выдерживаю и смахиваю со щеки щекочущую кожу соленую каплю. — Что… ты думаешь?

— Варюша, — на шумном выдохе Паша притягивает меня к себе, обнимая за шею.

Уткнувшись лбом в его грудь, я терпеливо жду, пока он отмолчится, переваривая известие, но тишина несколько затягивается, и я начинаю переживать.

— Ты не рад? Если так, то…

— Я рад, — негромко молвит Паша.

Я пробую отстраниться, однако он не позволяет мне.

— Я не хочу… Варюш, я не хочу, чтобы ты видела меня таким, — сбивчиво произносит он.

Каким?

Я все-таки отодвигаюсь назад, задираю подбородок кверху.

— Я рад, — повторяет Апрельский, стискивая пальцами переносицу. Прячется.

Не за чем.

Я мягко чмокаю его в дрожащий подбородок, затем губами обрываю кривую дорожку влаги со скулы. Поднимаюсь на носочки, чтобы зарыться пальцами в шелковистых волосах и осыпать лицо потрясенного до слез мужчины поцелуями. Паша сгребает меня в тесные, жаркие объятия, отрывая от пола.

— Я рад, что это ты, — шепчет мне на ухо. — Я рад, что это мы. Я и не надеялся, что снова… — дальнейшие слова пожирает глубокое безмолвие.

Я жмусь к нему сильнее, понимая и принимая его чувства, как никто другой.

— Давай постараемся для этого ребенка.

Паша осторожно ставит меня на пол, целует в лоб, в губы. Отрывается, одаривая меня нежным взглядом.

— Я все для вас сделаю.

Я знаю. Верю.

Я тоже приложу усилия, чтобы истинное счастье вошло в нашу дверь и нашло свое продолжение в сыне или дочке, внуке или внуках; чтобы оно так же, как и нас с Пашей, встретило теплыми объятиями наше горе и приютило его, приласкало, утешило.

2024 год, июль

Ветхое деревянное строение, отдаленно напоминающее жилой дом, вселяет ужас одним своим безобразным видом. Я не удерживаюсь от угрюмой гримасы, видя, как из-под подъездного козырька — натянутого куска черного полиэтилена, «надежно» примотанного изолентой к торчащим из дома ржавым металлическим балкам — выбегают дети. Под «чутким» руководством взрослых, разместившихся на лавочке с закуской и алкоголем, мелюзга несется прямо под колеса моей машины. Я резко жму на тормоз, несмотря на то что и так ехал со скоростью улитки, выискивая среди грязевой мешанины после трехдневных непрекращающихся дождей более-менее сухой участок. Детишки, не чувствуя опасности, с любопытством разглядывают автомобиль, словно впервые такой видят. Может, и так. Может, только мне хватило ума сунуть нос в забытое цивилизацией место на отшибе подмосковного села. Что ж, я подстраховался. Прохоров осведомлен о моем местонахождении в данный момент, если я не выйду с ним на связь через пару часов, он знает, что нужно делать дальше.

Хотелось бы убедить себя, что я ошибся адресом, пропустил поворот, или два, но мне действительно нужно сюда.

Я глушу двигатель и первым же делом вляпываюсь в грязь, тем самым поднимаю себя на смех в глазах юных наблюдателей. Оглядываясь через каждые три шага, направляюсь ко входу двухэтажного сталинского барака, каким-то чудом уцелевшего (если можно так выразиться) с советских времен. Неужели, молодой парень живет в таких условиях? Что с ним приключилось, раз он очутился здесь? Полагаю, если сравнивать его участь с участью другого, Дениса, то Максиму еще повезло. По крайней мере, он жив.

Однако мне хочется забрать слова о везении обратно, когда я встречаюсь с ним лицом к лицу. Чего-чего, а я никак не ожидал увидеть на месте молодого человека куцего, худого, как щепки наркомана. О наличии у него зависимости говорит неестественно-бледный, слегка синюшный цвет кожи, многочисленные язвенные высыпания на истощенном теле, прикрытом черными шортами, характерные следы на локтевых сгибах от уколов, расчесы... Я с трудом подавляю желание немедленно убраться отсюда, но уговариваю себя остаться. Я слишком далеко зашел, чтобы у самой развязки (а я чувствую, что это она!) удрать, как трус при виде глубоко больного человека.