Огромное значение придавал Цицерон принципу уместности (??????, decorum, такт) — говорить в соответствии и согласии с предметом обсуждения: «самое трудное в речи, как и в жизни, — это понять, что в каком случае уместно. Греки это называют ??????, мы же назовем, если угодно, уместностью… Оратор к тому же должен заботиться об уместности не только в мыслях, но и в словах. Ведь не всякое положение, не всякий сан, не всякий авторитет, не всякий возраст и подавно не всякое место, время и публика допускают держаться одного для всех случаев рода мыслей и выражений… Сколь неуместно было бы, говоря о водостоках перед одним только судьей, употреблять пышные слова и общие места, а о величии римского народа рассуждать низко и просто!» (там же, 70–72). Установив это, оратор будет говорить так, «чтобы сочное не оказалось сухим, великое — мелким и наоборот, и речь его будет соответствовать и приличествовать предметам» (там же, 123–124).

Вот короткие и точные указания относительно того, что уместно в каждой части речи: «Начало — сдержанное, пока еще не воспламененное высокими словами, но богатое острыми мыслями, направленными во вред противной стороне или в защиту своей. Повествование — правдоподобное, изложенное ясно, речью не исторической, а близкой к обыденной. Далее, если дело простое, то и связь доводов будет простая как в утверждениях, так и в опровержениях: и она будет выдержана так, чтобы речь была на той же высоте, что и предмет речи. Если же дело случится такое, что в нем можно развернуть всю мощь красноречия, тогда оратор разольется шире, тогда и будет он властвовать и править душами, настраивая их, как ему угодно, т. е. как того потребуют сущность дела и обстоятельства» (там же, 124–125). «Царственное могущество речи» состоит в том, чтобы волновать и возмущать души. По Цицерону для этого есть два средства: этос и пафос (???? и ?????). Первое, служащее для изображения характеров, нравов, всякого жизненного состояния, предназначено вызывать сочувствие, сострадание, второе направлено на то, чтобы вызывать более сильные чувства, способствующие победе оратора.

Цицерон особенно ценил способность оратора к пафосу, веря в его безграничные возможности: «Я — оратор посредственный (если не хуже), — говорит он, на самом деле думая, конечно, обратное, — но всегда действовавший мощным натиском, не раз сбивал противника со всех позиций. Гортензий, защищая близкого человека, не смог отвечать перед нами. Катилина, человек небывалой наглости, онемел перед нашим обвинением в сенате. Курион Старший принялся было отвечать нам по частному делу большой важности, но вдруг сел на место, заявляя, что его опоили, лишив памяти. А что сказать о возбуждении сострадания? В этом у меня еще больше опыта, потому что если даже нас, защитников, выступало несколько, то все оставляли за мной заключение, и мне приходилось полагаться не на дарование, а на душевное сочувствие, чтобы создать впечатление превосходства» (там же, 129–130).

Много места в трактате уделяется теории периодической и ритмической речи (там же, 162–238) [47] . В истории античного ораторского искусства создание периодической и ритмической речи принадлежит Исократу. Римляне переняли ритм у греков; им отличались, главным образом, сторонники азианского направления в риторике. Цицерон довел это качество речи до совершенства. Музыкальность, ритмичность фраз — одно из самых замечательных свойств цицероновской речи, которое современному человеку трудно оценить, но к которому были очень чувствительны древние. Цицерон рассказывает, как негодовал зритель в театре, интуитивно ощущая нарушение ритма («Об ораторе», III, 196; «Оратор», 173): «целый театр поднимал крик, если в стихе окажется хоть один слог дольше или короче, чем следует, хотя толпа зрителей и не знает стоп, не владеет ритмами и не понимает, что, почему и в чем оскорбило ее слух; однако сама природа вложила в наши уши чуткость к долготам и краткостям звуков, так же, как и к высоким и низким тонам». Ритмичность речи облегчала путь к сердцу слушателя и тем самым способствовала достижению главной задачи оратора — убеждению. Цицерон обстоятельно объясняет, что составляет понятие «ритм» (греческому ??????; соответствует латинский эквивалент numerus). Он создается не только комбинацией слогов — долгих и кратких, но и выбором слов, порядком их расположения, симметрией выражения и объемом фраз.

Особенное значение Цицерон придавал выбору слов: «Две есть вещи, ласкающие слух: звук и ритм. Сейчас я скажу о звуке, тотчас затем о ритме. Слова должны отбираться как можно более благозвучные, но почерпнутые все же из обычной речи, а не только изысканно звучащие, как у поэтов… Поэтому будем предпочитать добротность наших слов блеску греческих» («Оратор», 163–164). При выборе слов учитывался главный момент: речь воспринималась на слух, и поэтому слова должны выбираться такие, смысл которых доходит немедленно, которые могут быть понятны в самый миг произнесения. Поэтому Цицерон пользовался правильными и известными всем словами и оборотами, привычными и естественными, избегая в их выборе излишней поэтичности и чрезмерной повседневности. Он почти не употреблял архаизмов и редких слов, постоянно помня о том, что для достижения главной задачи оратора — убеждения он должен быть понятен всем.

Важное значение для ритма имеет не только выбор слов, но и их сочетание. Здесь нужно следить прежде всего за тем, «чтобы наиболее складно и притом благозвучно сочетались окончания одних с началом следующих; или за тем, чтобы самая форма и созвучия слов создавали своеобразную цельность» (там же, 149). Однако делать это надо так, чтобы усилия не были заметны. Не должна выступать наружу чрезмерность заботы об этом. После совета избегать зияния и жестких звучаний Цицерон подробно останавливается на употреблении архаизмов в современной речи, соглашаясь на их допущение при условии, что они не режут слух. «Есть два средства придать речи красоту: приятность слов и приятность ритмов, слова как бы представляют собой какой-то материал, а ритм — его отделку. Но, как и во всем остальном, здесь более древние изобретения были вызваны необходимостью, более поздние — стремлением к удовольствию» (там же, 185).

Цицерон считал, что размер не обязательно выдерживать во всем периоде, ритмическим должен быть преимущественно конец фразы — клаузула (clausula), вся фраза также должна быть стройна: «Закономерность следует соблюдать не только в сочетаниях слов, но и в завершениях, ибо в этом состоит указанное нами второе требование слуха. Завершения получаются или как бы непроизвольно — самим расположением слов, или с помощью таких слов, которые сами по себе образуют созвучия. Имеют ли они сходные падежные окончания, или соотносят равные отрезки, или противополагают противоположности — такие сочетания уже по собственной природе ритмичны, даже если к ним ничего не прибавлено намеренно. В стремлениях к такому созвучию, говорят, первым был Горгий…» (там же, 165). Иллюстрирует Цицерон такое созвучие, сознавая себя классиком, примером из своей речи за Милона: «Стало быть, судьи, есть такой закон, не нами писанный, а с нами рожденный: его мы не слыхали, не читали, не учили, а от самой природы получили, почерпнули, усвоили: он в нас не от учения, а от рождения; мы им не воспитаны, а пропитаны» (там же, 165) [48] .

Цицерон произносит целые тирады в защиту ритма речи, проникнутые полемическим пафосом, направленным против аттицистов (там же, 168–173). Он порицает тех, кто вместо того, чтобы говорить складно и законченно, говорит отрывистыми и обрубленными фразами, считая, что они просто обладают «нечеловечески грубым слухом». Он рассказывает историю ораторского ритма, начиная с Исократа, причину его возникновения, сущность ритма, отмечает стихийное стремление к ритму любой прозаической речи. Замечает, что ритм прозаической речи должен отличаться от стихотворного, хотя ораторская проза и пользуется теми же размерами, что и поэзия. Азианисты, например, в концовках (клаузулах) любили использовать дихорей — двойной хорей. Цицерон не рекомендует кончать фразу несколькими короткими слогами. Его любимые концовки — кретик в сочетании с другим кретиком, или кретик со спондеем, или трохеем, или пеон с хореем (знаменитое esse videtur).