В первой его части излагается беседа о преимуществах ораторского искусства или поэзии, поводом к которой послужило решение Матерна оставить судебную деятельность и посвятить себя поэзии (гл. 5–13). Вторая часть начинается с приходом Мессалы, когда первый спор вызвал новый: что в красноречии хорошо и что плохо. Так завязывается разговор о заслугах древних и современных ораторов, кто из них владеет лучшим методом образования: Мессала говорит о преимуществах древних ораторов, отмечая упадок современного красноречия, Апр — лишь о различии между древним и современным красноречием, вызванном различными условиями, а не об упадке красноречия, Матерн замечает, что в основании упадка кроются определенные причины (гл. 14–27). Это замечание Матерна служит логическим началом разговора о причинах упадка ораторского искусства, который занимает всю третью часть диалога (гл. 28–42). Возникший вопрос рассматривается под разным углом зрения: Мессала главную причину кризиса ораторского искусства видит в снижении нравственных устоев римского общества и пороках образовательной системы, Матерн приписывает упадок социальным факторам — изменению условий политической жизни Рима, стабилизированным формам правления империи. Его заключительная речь содержит тезис о том, что упадок красноречия есть результат упорядоченной жизни, поэтому реальных оснований для сетований по этому поводу нет.

Нетрудно заметить, что речи персонажей «Диалога» представляют собой не простое ассоциативное сцепление разрозненных высказываний в беседе на свободную тему, а единое целое; все они в совокупности служат ведущей теме беседы, помогают раскрыть ее с разных сторон. Две последние части «Диалога», особенно тесно связанные между собой, составляют основу его содержания и для истории ораторского искусства наиболее интересны.

Тацит не дает в своем труде никаких частных предписаний по технике ораторского искусства, не предлагает никакого варианта по его теории, не делает никакого конечного заключения. Его цель иная и состоит в том, чтобы рассмотреть, «в чем причины этого разительного различия между былым и нынешним красноречием» (гл. 15). Совсем не случайно он начинает сочинение с вопроса: «почему предшествующие столетия отличались таким обилием одаренных и знаменитых ораторов, а наш, покинутый ими и лишенный красноречия век едва сохраняет самое слово оратор?» (гл. 1 — cur… nostra potissimum aetas deserta et laude eloquentiae orbata vix nomen ipsum oratoris retineat?; далее, в гл. 24 и 27, эта тема снова называется). С первых же слов своего сочинения Тацит подчеркивает, что оратором называют только тех, кто жил в древности; «тогда как наши умеющие хорошо говорить современники именуются нами судебными стряпчими, защитниками, правозаступниками и как угодно, но только не ораторами» (horum autem temporum diserti causidici et advocati et patroni et quidvis potius quam oratores vocantur).

Собственное обсуждение темы начинается с главы 15. Только с появлением Мессалы спор переходит к оценке древнего ораторского искусства и дальше переводится на политический аспект — рассматриваются отношения красноречия с политическими институциями. Первая же часть дискуссии, об истинной ценности красноречия в соотношении его с поэзией, служит как бы вступлением к основной части, она предваряет ее, приближает к ней, внутренне и композиционно с ней связанная. Этот вопрос об относительной ценности поэзии и ораторского искусства был предметом обсуждения и среди ранних авторов; Тацит не мог обойти его при обсуждении вопроса об упадке красноречия. Это ему нужно было и для обоснования своего перехода от ораторской деятельности к другому литературному жанру — историографии.

Тацит писал свой «Диалог» в традиционной форме, которой придерживался и Цицерон в своих ораторских и философских сочинениях. В искусстве диалога исследователи ставят его вровень с Цицероном, отмечают формальное сходство «Диалога об ораторах» с цицероновским трактатом «Об ораторе», прослеживают реминисценции из сочинений Цицерона [143] . Сходство отмечается, например, в способе построения диалога: спор начинается в обоих сочинениях двумя знаменитыми ораторами, близкими автору, с приходом третьего он разгорается, все сочинение делится на три части с различной топикой и др. Возможно, Тацит и следовал Цицерону, но скорей всего он использовал диалогическую форму для усиления драматического эффекта сочинения.

А. Мишель в своей монографии о Таците [144] утверждает, что Тацит следовал не только форме, но и духу Цицерона, движению его мысли. В развернутом сопоставлении взглядов того и другого он раскрывает ряд соответствий. Цицерон размышлял о природе ораторского искусства в Риме, о качествах истинного оратора, вводя в действие исторические персонажи и опираясь на их авторитет. У Тацита также персонажи не вымышленны, и, как в «Бруте», прослеживается эволюция римского ораторского искусства. Цицерон в своем диалоге «Об ораторе» сопоставляет мнения, которые, дополняя друг друга, являются идеалом. Этот идеал ищут и Антоний и Красс. У Тацита метод поиска схож с цицероновским: в сопоставлении различных мнений он ищет, в манере академиков, элементы для наиболее вероятной теории и предоставляет читателю самому выявить ее. Намерение его четко выражено в обращении к Юсту Фабию: «воспроизвести со всеми подробностями, с теми же обоснованиями и сохраняя последовательность этого спора, все, что слышал и что было так тонко продумано и так веско высказано столь замечательными мужами, когда каждый из них в соответствии со своими душевными склонностями и особенностями ума выдвигал противоположные объяснения» (гл. 1). Как и Цицерон, Тацит выбрал для своего сочинения исторически точное время — шестой год правления Веспасиана. Он описывает тот же самый идеал красноречия, его полезность, достоинство, славу в Риме, империи и во всем мире, отличаясь от Цицерона лишь в нюансах и в конечном выводе. Тацит ставит ту же проблему, что и Цицерон: каким образом sapientia должна находить свое выражение в actio, хотя решает ее совсем иначе.

Исследователи отмечают даже речевую схожесть героев «Диалога об ораторах» и «Об ораторе»: в Мессале находят черты сходства с Крассом, в Апре — с Антонием [145] . В то же время речь Апра составлена в манере речи Красса: похвала красноречию, например, выражена серией риторических вопросов (гл. 7; ср. «Об ораторе», I, 8, 31). Есть сходство и в содержании их речей: например, Апр, говоря о красноречии как об оружии оборонительном и наступательном, повторяет формулу Красса (гл 5; ср. «Об ораторе», I, 8, 32).

Бесспорно, Тацит тщательно изучал труды Цицерона и составил «Диалог» в его манере; но хотя зависимость его от Цицерона и очевидна, он не ограничивался подражанием, но творчески, динамически обрабатывал то, что заимствовал, приспосабливая к своим целям. Ведь, по его словам, «сразу бросается в глаза различие между тем, кто высказывается, владея своим предметом, и тем, кто призанял сведения у других» (гл. 32). Может быть, в чем-то Тацит даже превосходит Цицерона: например, в живых зарисовках характеров собеседников, оставляющих у читателя чувство реальности происходящего; ведь он и сам говорит, что стремился воспроизвести в речах и тоне собеседников своеобразие ума и душевные склонности каждого.

Жизненность беседы достигается средствами перебивания речи и репликами персонажей, а также характеристиками и оценками, даваемыми ими друг другу, а не автором сочинения. Например, Апр дает развернутую оценку Матерну и Секунду: «Вы… блестяще сочетаете глубокое содержание с великолепием слога; вам присущи такая утонченная изобретательность, такая последовательность в изложении, такая, когда требует дело, велеречивость, такая, когда оно допускает, краткость, такая убедительность в выводах» (гл. 23). Матерн, в свою очередь, оценивает речь Апра: «Узнаете ли вы мощь и горячность нашего Апра? С какой страстностью, с каким пылом защищал он наш век! Какую неиссякаемость и разнообразие проявил в нападках на древних! С какими не только дарованием и остроумием, но также ученостью и искусством, которые он у них позаимствовал, на них же накинулся!» (гл. 24); а несколькими строками ниже он добавляет: «Да он и сам не думает того, что утверждает, но по старинному обыкновению, которого нередко придерживались и наши философы, взял на себя обязанность во что бы то ни стало отстаивать противоположные общепринятым взгляды». Далее, Секунд в главе 14 хвалит «тщательно продуманную речь» Апра, побуждавшего Матерка обратить свое дарование на судебное красноречие, и Матерна, «отстаивавшего свою возлюбленную поэзию, как и подобает поэтам, в страстной, смелой и больше похожей на поэму, чем на ораторское выступление, отповеди». О Мессале же он говорит, отвечая ему на поставленный вопрос о причинах упадка красноречия таким образом: «Но кто же способен разрешить его лучше, чем ты, к величайшей учености и проницательнейшему уму которого в этом случае присоединились к тому же любознательность и упорные размышления о том же предмете?» (гл. 16). Наконец, Мессала порицает Апра за то, что он «все еще не расстался со школьнической приверженностью к пустым словопрениям и предпочитает заполнять свой досуг по примеру новейших риторов, а не древних ораторов» (novorum rhetorum… veterum oratorum — гл. 14).