Сенека-философ также видел симптомы упадка стиля и полагал, что они таятся в злоупотреблении неологизмами и архаизмами, в пристрастии к ложным красотам, в применении слов contra naturam suam. Порчу стиля он связывал с упадком общественных нравов: «…где ты увидишь, что порча стиля в моде, будь уверен, что нравы здесь тоже сбились с пути» («Письма к Луцилию», 114, 100 и др.).

Об упадке красноречия достаточно недвусмысленно высказывался и классицистически настроенный Петроний, считающий новый стиль гибелью истинного искусства речи. Устами персонажей своего «Сатирикона», Энколпия и Агамемнона [148] , он нападает на модный и пустой азианизм, заявляя, что красноречие замерло в застое и онемело, а причиной тому — риторические школы, в которых трактуются далекие от жизни темы, а учителя учат большему, чем знают сами (гл. 46). Все эти высокопарные и пустые сентенции ведут к тому, что «…и выходят дети из школ дураки дураками, что ничего жизненного, обычного они там не видят и не слышат, а только и узнают, что про пиратов, торчащих с цепями на морском берегу, про тиранов, подписывающих указы с повелением детям обезглавливать собственных отцов, да про дев, приносимых в жертву…» (гл. 1) [149] . «О риторы, вы-то и погубили красноречие!» — восклицает Петроний вместе с Энколпием, «из-за вашего звонкого пустословия сделалось оно общим посмешищем» (гл. 2). В ответ на негодование Энколпия ритор Агамемнон, оправдываясь, ссылается на родителей, которые не желают воспитывать своих детей в строгих правилах и растят недоучек, вместо того, чтобы воспитывать их по правилам мудрости, «чтобы они безжалостно стирали все лишние слова, чтобы они внимательно прислушивались к речам тех, кому захотят подражать и убеждались в том, что прельщающее их вовсе не великолепно, — тогда возвышенное красноречие обрело бы вновь достойное его величье» (гл. 4).

Ювенал в своих «Сатирах» с иронией говорит об искуссвенности содержания некоторых тем декламаций в риторических школах, от чтения которых «и мрамор, шаткий уже, и колонны все в трещинах» (I, 12–13). Называя ряд таких тем в I, 16, в VII, 162–164 (ср. X, 166–167), он приводит тему о Ганнибале, размышляющем:

А в ст. 150–154 этой же сатиры Ювенал рисует красочную картину школьного преподавания:

И уж тем более Квинтилиан считал причиной упадка римского ораторского искусства несовершенную систему воспитания юношества. Не сознавая истинных причин упадка, он сводил эту социальную тему к узко специальной. Он видел причину упадка красноречия в испорченности вкуса молодежи, в пороках образования, в маньеризме представителей «нового стиля» (см., например, XII, 10, 73; II, 5, 10; IV, 2, 37; VIII, 5, 20; IX, 4, 6, 66, 142 и др.). Таким образом, он эту проблему рассматривал в литературно-педагогическом аспекте. Ревнитель старины, поклонник старых классических образцов тщательно разрабатывал курс обучения совершенного оратора (ибо в личности оратора видел залог процветания красноречия), в своей привязанности к традиции не понимая, что выдвинутому нм идеалу оратора — государственного деятеля уже не было более места в императорском Риме. Догматизация классики, призыв к ее воспроизведению не могли способствовать развитию языка ораторов, обрекая их на бесплодное подражательство.

У Тацита вопрос о судьбах римского красноречия и его месте в жизни общества получил уже более глубокую трактовку. В противоположность своим предшественникам и современникам он рассматривает эту проблему с точки зрения историко-социологической; объяснение феноменов красноречия ищет в самой сущности окружающих явлений, в среде, в которой действует красноречие и в зависимости от которой процветает или гибнет. Упадок красноречия он признает следствием изменившейся системы государственного строя в Риме.

Тацит отлично видел, что дни большого ораторского искусства миновали, что красноречие, которое знал Цицерон, исчезло с установлением империи и что ораторскому идеалу Квинтилиана суждено остаться неосуществленным. Был ли он учеником Квинтилиана — неизвестно, никаких указаний на этот счет в его сочинениях пе имеется; однако при своем глубоком интересе к развитию ораторского искусства он не мог не знать трактата «Об образовании оратора», и, по-видимому, написал свой «Диалог об ораторах» как ответ на оптимизм Квинтилиана, на его попытку указать, как воспитать истинного оратора и веру в оживление цицероновского идеала в необратимо измененных условиях жизни римского общества (XII, 1, 24; XII, 11, 22).

О по политических причинах упадка литературы и соотношении красноречия и монархии до Тацита речь шла и в греческом анонимном трактате первой половины I в. н. э. «О возвышенном», приписываемом так называемому Псевдо-Лонгину. В тексте этого трактата в форме диалога между автором и неизвестным философом [150] рассматриваются причины отсутствия возвышенных дарований в литературе; философ высказывает мысль о том, что высокое красноречие возможно только на почве демократии, с потерей же демократической свободы оно исчезает; но автор трактата не разделяет его взглядов, он ищет причины ухудшения современной ему литературы не в изменении политического строя и в исчезновении демократии, но объясняет отсутствие возвышенных дарований моралистически: испорченностью нравов. В заключение трактата (гл. 44) он даже говорит о преимуществах тех, кто живет в мирное время империи, как бы предвосхищая взгляды, выраженные в финальной речи Матерна в «Диалоге об ораторах».

В обоих сочинениях отразилось эхо актуальных споров I в. н. э., когда прославление республиканских институтов было своего рода модой, как и рассуждение о значении демократических «свобод» для развития красноречия (правда Тацит, в отличие от Псевдо-Лонгина, считает, что истинные дарования есть и теперь, но им следует обращаться к другим жанрам). На Тацита, по-видимому, влияли подобные размышления, которые развивали два основных аспекта цицероновской мысли: связь истинного красноречия с этикой и добрыми нравами, и связь истинного красноречия с мудростью как залог наилучшего способа управления мирным государством («Об ораторе», 1, 8, 30).

Как уже отмечалось, Тацит начинает рассуждение об упадке красноречия с центральной части книги, со спора о заслугах древнего и современного красноречия, и именно, с аргументов Мессалы, который основывается на моральных и образовательных факторах. Вслед за Цицероном он считает, что красноречие, чтобы быть действенным, прежде всего должно быть нравственным. Чтобы стать оратором, не достаточно природных данных, упражнений и знания риторических предписаний (ср. «Об ораторе»: «меня сделали оратором… не риторические школы, но просторы Академии»). Он осуждает риторические школы, эти «школы бесстыдства», названные так Цицероном, который считал их «неспособными учить ничему, кроме дерзости» («Об ораторе», III, 94).