Фрагменты, цитируемые Геллием, показывают естественность и простоту стиля Гракха, более заботливую расстановку слов, чем у старых ораторов, а последний фрагмент — умелое владение искусством высокой риторики. Единственное конкретное замечание Цицерон сделал Гракху по поводу фрагмента из его речи перед цензорами по возвращении из Сардинии. Оно касается ритма («Оратор», 233): «Так возьми из речи Гракха перед цензорами: Abesse non potest, quin ejusdem hominis sit probos improbare, qui improbos probet. Насколько лучше было бы сказать: Quin ejusdem hominis sit, qui improbos probet, probis improbare» («Человек, который хвалит достойных хулы, неизбежно будет хулить достойных хвалы»). Перевод (М. Гаспарова) хорошо передает стремление Гракха к афористичности, игру слов и аллитерацию, придающие изысканность этой сентенции. Но о ритме Гракх здесь не заботился, он еще не постиг науку ритмической речи и не мог знать ее магического воздействия на слушателей. Искусство ораторского ритма — высшее достижение риторической техники — придет в Рим позднее, к концу II в. до н. э., а Цицерон теоретически обобщит его римский опыт в своем «Ораторе» еще позже — в 40-х годах I в. до н. э.

Для своего же времени Гая Гракха можно назвать почти совершенным оратором, особенно если учесть глубину содержания его речей и их критическую остроту, их связь с насущными жизненными проблемами его времени и их влияние на жизнь. Все то, что известно о Гае Гракхе из фрагментов его речей и других источников, создает впечатление, что основной чертой стиля Гракха — оратора и человека — была естественность и искренность: тон его речей, обращенных к народу, прост и доверителен; к сенату и знати — дерзок и прям. Он, пожалуй, завершает славную плеяду старых римских ораторов — политиков и государственных деятелей, таких как Цек, Катон, Тиберий Гракх.

Конечно, Цек, Катон, братья Гракхи не были единственными политическими ораторами в римской республике в тот период становления римского красноречия, который длился приблизительно около двух веков, с начала III в. и до конца II, когда римское искусство, по мнению Цицерона («Брут», 138), с появлением Антония и Красса, достигло художественного уровня греческого. «Брут» Цицерона пестрит именами ораторов — государственных деятелей, чье красноречие помогало им поддерживать свое положение первого гражданина и способствовало их политическому процветанию. Аттик говорит в «Бруте» (297), имея в виду обилие имен, упомянутых Цицероном, что иные были бы рады умереть, лишь бы попасть в этот список. Может быть, так оно и есть, поскольку судить о многих из них невозможно из-за отсутствия не только фрагментов, но и просто каких-либо сведений помимо имен.

Тем не менее в калейдоскопе этих имен, помимо уже названных, есть, безусловно, еще немало достойных упоминания. Если обратить внимание на то, по какому признаку выделяет их Цицерон в своей истории римского красноречия, то можно заметить, что из ранних ораторов, от которых ничего или почти ничего не осталось, он называет прежде всего тех, кто особенно прославился на государственном поприще. Ораторов, более близких к нему по времени, речи которых он имел возможность читать, он оценивает уже по существу — за то или иное ораторское достоинство. Так, Цицерон пишет, что не был лишен дара речи современник Катона Цензора и, добавим, его противник — Публий Корнелий Сципион Африканский Старший, прославленный герой II Пунической войны, победитель Ганнибала («Брут», 77; «Об ораторе», III, 4). Геллий (IV, 18) приводит рассказ о тяжбе Сципиона с народным трибуном Марком Невием, обвинившим полководца в том, что он взял деньги у царя Антиоха, пообещав заключить с ним мир на приемлемых условиях.

Геллий рассказывает далее, как Марк Невий, по наущению Катона, потребовал у Сципиона также отчета о добыче от войны с Антиохом и как Сципион, глубоко оскорбленный, публично порвал расчетную книгу. При этом он в негодовании заметил, что вместо благодарности за спасение республики, у пего требуют отчета в добыче. Обвинение в подкупе Сципиону удалось от себя отвести в оправдательной речи, переключив внимание народа с денег Антиоха на победу в Африке и мир, который он им принес. В результате, народ, собравшийся судить Сципиона, переубежденный его речью, весело и с почетом проводил его домой. Достоверность рассказа Геллия иногда ставится под сомнение, главным образом потому, что об этой истории не упоминает Цицерон. Однако ситуация вполне правдоподобна и, скорее всего, достоверна (ср. упоминание о жадности Сципиона в «Об ораторе», II, 268). Она отражает нравы римской аристократии, лишний раз демонстрирует силу ораторского слова в республиканском Риме и свидетельствует об умении Сципиона-оратора находить безошибочные аргументы в свою защиту.

Политическими ораторами приблизительно одного поколения были Тиберий Семпроний Гракх — отец; герой III Пунической войны и разрушитель Карфагена, Сципион Африканский Младший, Гай Лелий Мудрый, Сервий Сульпиций Гальба. Их ораторская активность падает приблизительно на середину II в. Менее всего известно об отце легендарных братьев. Цицерон сообщает о нем очень скупо, буквально в нескольких словах («Брут», 79): он «был дважды консулом и цензором; существует речь, написанная по-гречески, которую он произнес перед родосцами; известно, что он был гражданин влиятельный и красноречивый» [7] .

Значительно больше известно о Гае Лелии и Сципионе Эмилиане, которых по давно установившейся традиции обычно упоминают вместе, хотя у каждого из них была, казалось бы, своя стезя: Сципион знаменит прежде всего как продолжатель военной линии предков, Лелий же больше известен как эллинофил-просветитель и меценат. Тем не менее в известном в их время эллинофильском кружке, куда в числе других входили историк Полибий, философ-стоик Панэтий, драматург Теренций, Сципион Эмилиан значил не меньше, чем его друг Лелий, а Лелий участвовал почти во всех, если не во всех, военных походах Сципиона. Люди для своего времени прогрессивные, Гай Лелий и Сципион Эмилиан были горячими пропагандистами греческой культуры, но в то же время чтили староримские идеалы и их главного выразителя — Катона. Они, как и Гракхи, понимали необходимость аграрной реформы, но на решительные действия не отважились, зная, какое могучее сопротивление нобилитета их ждет. К тому же они сами были его частью и твердо стояли за нерушимость власти олигархии. Плутарх сообщает («Тиберий Гракх», VIII), что Лелий даже составил проект аграрного закона, но боясь беспорядков, не решился его предложить, за что и получил прозвище «Sapiens» (Мудрый, или Рассудительный).

Политическая деятельность Сципиона Эмилиана начинается с должности квестора в 151 г. Через четыре года, в 147 г., он был консулом. Наибольшая его ораторская активность приходится на время цензуры в 142 г., когда он произнес много речей, отличительной особенностью которых была их краткость, за что Марк Аврелий в письме к Фронтону называет их oratiunculas (II, 13). В этих речах Сципион ратует за чистоту и строгость нравов (Геллий, IV, 20), осуждает роскошь и распущенность (речь против Сульпиция Галла — Геллий, 12), резкостью и силой суждений напоминая Катона Старшего. Его постоянным противником был Тиберий Клавдий Азелл, против которого он произнес пять речей (Геллий, III, 4; VI, И; II, 20; «Об ораторе», II, 258, 268).