Господин даже бровью не повел. Как нарочно.

– А не соизволил ли патриарх объяснить свое решение?

– Соизволил, герцог. Он пишет, что отказ от имени родителей есть наигнуснейшее преступление перед Сотворившими и смертный грех, а потому не позволит детям погубить свои души. Как духовный отец всех верующих и так далее.

– Всегда любил отцов Церкви за последовательность и методичность, - улыбнулся Руи.
– Сто пятьдесят лет назад это не считалось преступлением. Сто лет назад не считалось. В триста семьдесят третьем году, едва ли не в эти же дни, состоялось отречение Эдмона Гэллара, отец которого изрядно нагрешил перед короной. А в триста восемьдесят третьем году - извольте, смертный грех.

– Что же теперь будет?

Гоэллон указал взглядом на механические часы в углу.

– Через треть часа состоится урок. Столь ненавидимая вами онейромантия. Потом - фехтование, и, между прочим, не с Кадолем, а с новым учителем - Кертором. Потом - обед. Кстати, у вас на столе лежит расписание на эту седмицу. Что, она уже прошла, а и я не заметил?

– Герцог!

– Да, Саннио?
– Насмешки на физиономии господина хватило бы на три изображения Противостоящего, который, как известно, "лукав и ехиден", а вот тревоги или волнения там вовсе не присутствовало.

– Но что же будет с нашими учениками?!

– Два урока и обед, Саннио. У вас есть иные варианты?

– Вы шутите, а патриарх... их же теперь... а вы...
– секретарь вскочил, захлебываясь от негодования. Нельзя же так! Так... равнодушно!

– А я шучу, - кивнул Гоэллон.
– Если я буду прыгать той самой уже помянутой козой, или козлом, что для меня более естественно, если я буду кричать и волноваться, через уже помянутую треть часа в доме будет стоять рыдание, слышное и на середине площади. Думаю, что вы отстрадаете и за себя, и за меня, и за Магду. Которой, кстати, знать о письме патриарха необязательно. Так что сядьте, возьмите себя в руки. Можете выпить чернил.

– Зачем?!
– Может быть, герцог сошел с ума? Говорят, такое бывает - от слишком уж неприятной неожиданности люди в одночасье лишаются рассудка...

– Это вас отвлечет от дум о письме.

Саннио едва не зашипел от возмущения, как плита, на которую пролилось молоко, надулся, желая сказать что-то умное и правильное, и вдруг плюхнулся на свой стул, запустил руки в волосы и принялся хохотать. Наверное, его было слышно и на той самой середине площади, но - какая разница, если отпустило, стало просто весело и совсем не страшно. Юноша просто представил, как пьет чернила - мелкими глотками, как Альдинг воду, а потом пытается избавиться от пятен на губах, но не удается, и он щеголяет рядом темно-синих зубов, пугая Магду. Вот уж зрелище так зрелище!

– Я вижу, подействовало, ну и отлично. Следующий раз, услышав нечто подобное, вспоминайте про чернила. Теперь давайте думать. Что мы можем сделать?

"Мы - так мы, - удивляться, волноваться или смеяться Саннио уже не мог.
– Хотя толку от меня...".

– Я думаю, что переубедить его святейшество невозможно. Не может же он отменить собственный указ. Нужно обойтись без Церкви. Его величество король...
– секретарь передернулся.
– Он их, конечно, не помилует. Простите, герцог, но я не хочу тратить ваше время на свои глупости. То, что я придумываю с трудом, вы знаете заранее.

– Не помилует? Может быть, нет, а может быть... Саннио, отправляйтесь переодеваться. Парадное платье, все прочее - как в тот раз, когда вы так неудачно развесили уши. Быстро, быстро...

– Мы едем к королю?

– Нет, - герцог усмехнулся.
– Увидите.

Саннио очень быстро и очень тщательно оделся, уложил волосы и был перед выходом из комнаты подвергнут досмотру Ванно, который поправил цепь на плаще, стряхнул одному ему заметную соринку с воротника и одобрительно кивнул. Герцог уже ждал во дворе. На сгибах плащ-капа из жесткой темно-серой ткани казался серебряным. Антрацитово-серый кафтан почти без отделки - хватало ряда пуговиц из стеклянно поблескивающего черного камня. Внутри каждого кабошона, кажется, уместилась шестилучевая снежинка, словно скользившая по поверхности при повороте камня. В ответ на любопытный взгляд Саннио, Гоэллон объяснил:

– Черный снежный сапфир.

Вместо уже привычной Ласточки для Саннио оседлали незнакомого вороного жеребца, точно такой же ждал и герцога. Юноша вспомнил, что вообще-то на конюшне эти кони были. Он иногда видел, как конюхи их выводили на проминку, и любовался - из окна, но вовсе не мечтал сам оказаться наездником норовистой зверюги. Сейчас коней тоже принарядили, украсив вальтрапами с гербами. Герцог вскочил в седло, у секретаря с первой попытки ничего не вышло, и Анри схватил жеребца за удила.

– Постарайтесь не свалиться прежде, чем приедем, - не поворачиваясь, сказал герцог.
– Впрочем, нам недалеко.

Жеребец Саннио слушаться не пожелал, но терпеливо пошел шагом за собратом. Ехать было действительно недалеко - несколько улиц, и испытание кончилось. Трехэтажный особняк, неуловимо схожий с домом герцога, пожалуй, выстроенный в то же время, был отгорожен не высоким забором, а аккуратно подстриженной живой изгородью. Дом был совсем недавно заново отштукатурен и выкрашен в два цвета - белый и серо-голубой. Над козырьком крыльца - герб, серебряная птица на синем поле. Особняк графа Агайрона, понял Саннио, с трудом вспоминая лишь однажды виданного первого министра. Тот, из-за которого все и вышло. Зачем теперь сюда приезжать?!