Делать ему на дороге средь бела дня было нечего. Толстяку стоило бы забиться в подвал дома в своем поместье, подпереть дверь изнутри и молиться, чтоб не нашли, чтоб рабы не донесли, где спрятался хозяин, чтоб солдатам было недосуг выцарапывать склизкую улитку из панциря...

Маршал Меррес подъехал, когда солдаты уже окружили карету, выломали дверцу и вытащили изнутри двух девчонок с коротко остриженными волосами, в грязном рванье. В первой ничего интересного не было - чумазенькая тощая рабыня, застарелые синяки на руках, тусклый взгляд. Вторая отличалась от нее, как небо от земли.

Она даже босиком на земле стояла, переминаясь с одной зябнущей ножки на другую - с непривычки. Темные волосы были острижены явно наспех. Белокожая, хорошенькая, слишком чистая для рабыни.

– Кто это?
– спросил маршал, показывая на вторую девчонку.

– Моя рабыня, милорд, - залепетал толстяк.
– Просто моя рабыня, домашняя рабыня...

Не долдонь щекастый тамерец это слово, маршал, может быть, и поверил ему. Девчонка для развлечений, каких здешние уроды разводят, словно скот, обучают петь и танцевать, да и другие услуги господам оказывать. Но трижды повторенное слово резало слух, словно фальшивая нота.

– Кто ты такой?

– Анум де Фагра де Дориф де Баир маркиз де Шарима, милорд.

Из всего длинного перечня тамерских названий маршал вычленил только одно, важное.

– Шарима? Это твое поместье там?
– маршал показал на северо-запад, где за пролеском стоял мрачный трехэтажный дом.

– Да, милорд.

– Отвезите их в лагерь, - распорядился маршал.

Из поместья с неприятным названием Шарима, которое наметили под ставку, не вернулся посланный на разведку отряд. Маршал не сомневался, что пятеро солдат и лейтенант вовсе не заблудились и не остановились понюхать цветочки. Он уже отправил в Шариму четыре десятка, и теперь надеялся, что, вернувшись в лагерь, уже получит известия. Если с солдатами что-то случилось, толстяк ответит.

Разговаривать посреди дороги маршал Меррес не хотел. Некоторые беседы требовали более удобной обстановки.

Жирного владельца поместья повесили во дворе вместе с надсмотрщиками, устроившими засаду. После недолгих расспросов рабы указали на тех, кто убивал собранских солдат, и долго возиться ни с тем, кто отдал приказ, ни с исполнителями, смысла не было. Эниал смотрел, как раскачиваются на веревках трупы. В глубине души он надеялся, что к утру их снимут. Ничего приятного в этом зрелище не было, но принц боялся, что если он потребует снять повешенных, его назовут малодушным.

Потом он услышал, как это приказывает сделать генерал Оген. На мгновение стало стыдно - нужно было самому велеть сержанту снять и закопать тамерских убийц, а не тянуть и думать, что там кто скажет. Агайрец словно прочитал мысли принца - прочитал и не преминул воспользоваться.

К вечеру дождь прекратился. Небо очистилось до самого горизонта, вдали алела последняя полоса света. В дверь комнаты постучал Эллуа, адъютант Шроста напомнил про ужин. Эниал спустился на первый этаж в столовую. Рабы, привыкшие выполнять любые распоряжения господина, теперь так же покорно подчинялись пришельцам. Сновали мальчишки, разносившие блюда, толстый повар в рваном колпаке то и дело выглядывал из дверей кухни.

В подвалах нашлось много вина. Зал был хорошо натоплен, а горячее вино с пряностями помогло окончательно отогреться. Эниал радовался, что нынче ночью будет спать в постели, под крышей, забудет о кирпичах, которые нужно подкладывать в ноги и за спину, чтобы не заледенеть от холода, наденет с утра сухой мундир...

От вина кружилась голова, и хотелось спать, но принц боялся, что если уйдет из-за стола раньше старших офицеров, они подумают, что он не умеет пить. Или еще что-нибудь обидное. Фабье и так косился на него без должного почтения, и, кажется, собирался отобрать кувшин с вином.

Противно было чувствовать себя младшим среди всех этих бывалых вояк, которые часами могли говорить о былых победах, о давно умерших командирах. Всех их что-то связывало, это был тесный круг, в который принцу входа не было. Только маршал Меррес относился к принцу дружески, разговаривал с ним, объяснял планы сражений и спрашивал мнения Эниала. Больше никому в штабе до принца не было дела, даже родному брату. Ролан сидел между Фабье и Огеном, с которыми сдружился с первого дня, еще на марше из столицы, слушал их разговоры, чему-то смеялся. А маршал ушел, оставив Эниала в компании двух адъютантов и генерала Шроста, с которым беседовать - все равно что с каменной статуей: даже кивка не дождешься...

Маршал вернулся, когда за столом осталось человек пять. И брат, и его дорогие приятели уже ушли. Эниал клевал носом, но продолжал хлебать остывшее вино. Меррес притащил с собой двух стриженых девчонок-рабынь. Одну он толкнул к Эниалу, и та плюхнулась перед ним на колени. У принца шумело в ушах, и он не разобрал, что сказал ему маршал, но лишние слова тут и не требовались.

Принц посмотрел на так и стоявшую на коленях девчонку. Кажется, это была одна из тех, которых пытался утащить с собой покойный хозяин поместья. Должно быть, самая любимая игрушка. Черные волосы острижены так, что видна шея, белая чистая кожа. В прорехе платья - острая грудь.