К несчастью, то, что выбралось из кустов и теперь стояло шагах в десяти от Лорейн, фантазией не было. Луна позволяла девочке во всех подробностях разглядеть тварь перед собой – сгорбленную, со сморщенной серой кожей, пустыми провалами глаз и хищно оскаленной окровавленной пастью. И Лорейн бы подумала, что создание тоже разглядывает ее – как диковинку, чужака среди леса, такую же немыслимую, как и монстр для нее, но откуда-то знала, что тварь слепа. Существо поводило мордой из стороны в сторону, принюхиваясь. Приближаясь крошечными, осторожными шагами, ведомая только запахом жертвы и нечеловеческим голодом.

Тебя предупреждали.

Лорейн потребовала голос замолчать и задрала подбородок, провожая взглядом луну. Облака наползали на нее с ленивой неторопливостью, продлевая последние мгновения жизни девочки. Тварь, затоптавшая «ведьмин круг», напряглась, готовясь сделать бросок, как только все снова погрузиться во тьму.

– Очнись! – услышала она и, опустив взгляд, увидела перед собой еще одного монстра, но уже знакомого, за годы ставшего почти родным – мрачную тень из подвала старого дома. Столкнувшись со своим самым главным страхом лицом к лицу, Лорейн с удивлением поняла, что больше его не боится. Теперь она видела в нем своеобразную красоту, примечая то, что, будучи ребенком, не способна была оценить: грациозные повадки крупного хищника и фантастический свет красных глаз. Протянув руку, девочка положила ладонь на предплечье склоненного к ней существа, чтобы убедиться в его реальности. Ее пальцы не прошли насквозь, а обожглись холодом мертвого, уже очень давно мертвого тела.

– Уходи, – сердито потребовало чудовище, – не мешай мне делать свою работу.

Но Лорейн ослушалась. Она осталась, чтобы завороженно смотреть, как в «ведьмином кругу», словно гладиаторы на арене, сражаются два порождения ночи.

Тайлер был мертв. Его тело, накрытое тем самым одеялом, вносили в дом с торжественностью, достойной античного героя, павшего на поле брани. Клетчатая ткань стала черной от крови. Лорейн завершала процессию, прижимая к груди разбитую отцовскую лампу, тихая и погруженная в себя, словно юная жрица древнего погребального культа. Всю дорогу у нее перед глазами стояло лицо кузена, обезображенное до невозможности, окутанное струнами порванных жил из развороченного горла. Лорейн не сомневалась – в неразборчивых теперь чертах Тайлера навсегда отпечатался тот леденящий ужас, что парень испытал за мгновение до гибели. Неистовство, с которым тварь терзала свою жертву, впечатало погнутую дужку очков и осколки стекла в кровавое месиво, образовавшееся на месте глазниц и щек. То еще зрелище. В сравнении с ним явление древней сущности из саркофага теперь представлялось совсем безобидным. Трюком площадного фокусника. Дэвида Копперфильда, когда-то столь обожаемого близнецами. Но тогда Лорейн была ребенком. Сейчас она не испытывала прежнего страха и трепета, на которые была способна тогда. Она словно наблюдала происходящее со стороны, как один из тех американских ужастиков, что видела по телевизору, вернувшись из школы под крышу родного дома. По официальной версии, брат и сестра, наконец-то оставившие прежние разногласия и нашедшие точки соприкосновения, отправились прогуляться в лес, где наткнулись на волка. Тайлер повел себя как настоящий джентльмен, защищая девушку, и пожертвовал собой. Лорейн удалось убежать и позвать на помощь, подоспевшую, к несчастью, слишком поздно. Дядя Клиффорд сам сказал это полиции. Неизвестно, верил ли он хоть немного в собственную сказку. Присцилла только молчала, впав в странное оцепенение. Ее лицо казалось маской, по которой одна за другой стекали беззвучные слезы. Она с нездоровым энтузиазмом и воодушевлением взялась за организацию похорон.

Лес прочесывали несколько дней, но никакого волка так и не нашли. После звонка полицейского, отчитавшегося об окончании поисковой операции, взрыв, назревавший в звенящей от напряжения тишине дома, все-таки произошел. Майлз, конечно же, не принял версию событий, поведанную Лорейн. Но до этого момента он кое-как, но держал себя в руках. Он швырнул в стену уродливую статуэтку тропической птицы, и осколки керамики рассыпались разноцветным дождем.

– Это она во всем виновата! – орал он, указывая в сторону Лорейн. – Эта маленькая шлюха! Вы еще не поняли? Она специально подлизывалась к Тайлеру, чтобы он уговорил вас оставить ее здесь! Ей не место среди нас!

– Майлз, – устало вздохнул Клиффорд, – нам всем тяжело.

– Мне нужно позвонить, чтобы побыстрее доставили цветы для похорон, – выпалила тетя Присцилла и, став белее мела, выскочила из столовой.

Майлз выругался себе под нос и вышел следом за ней, на ходу извлекая из кармана пачку сигарет. Дядя проводил их безразличным взглядом и повернулся к племяннице.

– Лорейн, – обратился он к Лорейн, – я считаю, что тебе не стоит ехать с нами на похороны.

Лорейн и так не очень-то стремилась туда, потому, оказавшись избавленной от присутствия на этом безрадостном мероприятии, выдохнула с облегчением. Она смиренно опустила взгляд и сказала:

– Хорошо.

Со дня похорон она практически перестала выходить из отведенной ей комнаты, избегая не только семейных приемов пищи, окрашенных темными тонами траура, но и любых возможных столкновений с домочадцами. Дворецкий оставлял ей еду под дверью, но, по большей части, Лорейн не притрагивалась к пище. В ее спальне, задумывавшейся как гостевая, имелся свой небольшой санузел, так что, имея пропитание, она была избавлена от необходимости покидать свое укрытие. Сама комната, к слову, была крайне безобразна собой и искусственной позолотой на мебели, обилием зеркал и репродукций напоминала номер в дешевом придорожном отеле. Лорейн каждый раз вздрагивала, натыкаясь взглядом на свои бесчисленные отражения, потому первым делом сняла все зеркала, что не были привинчены к стенам, и собрала в углу комнаты, составив лицом к стене.

В наследство от Тайлера ей остались книги: несколько школьных учебников и кое-что из художественной литературы по программе старших классов. Немного, но хоть что-то. Увы, Лорейн никак не могла сосредоточиться, вынужденная по несколько раз перечитывать один и тот же абзац, и все равно не улавливала даже крупицы смысла. Телевизор ей смотреть не хотелось. По большей части она просто сидела на кровати, обняв колени руками, или лежала, отвернувшись к стене. Она то прокручивала в голове обстоятельства гибели кузена, то раздумывала, не совершить ли ей побег. Мысль была вялой и нежизнеспособной. Куда ей идти? У нее не было ни других родственников, ни друзей. Когда-то к отцу приезжали какие-то ученые мужи из Лондона, но девочка не помнила их имен и сильно сомневалась, что имеет хоть какое-то право навязывать им себя в качестве обузы. О родственниках матери она никогда не слышала, словно мать вообще возникла из ниоткуда. Была той самой волшебницей, заключенной в башне, пока отец не освободил ее от заклятия и не привез в этот дом. Дом, где она прожила ничтожно мало.

Лорейн догадывалась, что и ее заточение здесь не растянется на продолжительный срок. Дядя и тетя оправятся от потери и к осени подыщут для неугодной девчонки новую школу подальше отсюда. Нужно просто набраться терпения.

Но терпение иссякало. Девочка, привыкшая к одиночеству и тишине, вдруг обнаружила в себе острую потребность говорить. Ей хотелось высказаться, выплакаться кому-то, поделиться пережитым, получив утешение. За неимением такой возможности она обратила страх в ярость, а чувство вины в обиду. Лорейн искала, на кого бы выплеснуть бурный поток в своей душе, пока ей под руку не подвернулся злосчастный дворецкий. Как правило, он оставлял еду и уходил, но в этот раз почему-то задержался у двери. Она слышала его шаги, чувствовала присутствие.