— Просто решил узнать. Ты тут для того, чтобы спасать людей или для чего-то ещё?

Её глаза, серые при свете фонаря, вспыхивают на миг сталью. Она медлит.

— А ты как думаешь? — отвечает коротко.

Подаюсь вперёд, желая поймать её взгляд, который тут же метнулся в сторону, как у оленя, заметившего хищника.

Она прищуривается, и холодок подозрения колет где-то в груди. Её спокойствие слишком… кажется выгодным, но только для нее самой.

Когда она стала такой? Или была?

Если я не начну идти с ней на контакт, то так и не пойму.

— Думаю, надо бы разобраться, — говорю, зевая и растягиваясь на спальном месте. — Завтра же ты, кажется, будешь свободна?

Она фыркает.

— Посмотрим.

— Тогда зачем пришла? — грубо бросаю я.

Не отвечает.

Палатка окутывает тишиной. Только дыхание Маши и моё собственное сердцебиение, заполняют пространство.

Наконец, она поднимается и молча уходит.

Приходила зачем?

Убедиться, что с поля боя я вернулся живой. Волновалась за меня? Или как?

А вдруг это она — человек Хищника? В таком случае ждала моей смерти.

Хотела убедиться.

Эта мысль стучит где-то на границе сознания, пока я засыпаю…

Во сне вижу её. Машу.

Она в моей палатке. Зачем она приходит ко мне снова и снова?

Вспоминаю сквозь сон слова Сашки Кочетова о том, что в прошлой жизни Глеба Беркутова, она была сильно в него влюблена. И он тоже отвечал ей взаимностью.

Вглядываюсь в нее внимательно.

Нет, ничего не чувствую. Может, я очерствел в боях. Но не испытываю к ней никаких эмоций.

Она сидит на своём месте — неподвижная, будто вырезанная из мрамора. Только этот мрамор пахнет йодом и лекарствами. Её руки сложены на коленях, Лицо подсвечено тусклой лампочкой.

Я замираю. От усталости? Нет. Это что-то другое. Необъяснимое. Непривычное. Я рассматриваю её, стараясь понять, что именно в ней притягивало прежнего Беркута.

Это точно не красота, хотя красивая она, конечно. Глаза — серые, холодные, как утренний туман. Усталые. Будто эти глаза видели слишком много и теперь оценивают меня, слизывают взглядом.

И тут меня накрывает.

Неожиданно для себя я понимаю, что хочу её. Это желание почти животное. Оно тянет меня к ней, заставляет присмотреться к линии шеи, запястьям, волосам, которые выбились из косы. Эти мелочи цепляют, как крючки.

Стоп! Что ты делаешь, Беркут? — Контролирую себя даже во сне.

Я сглатываю, отгоняю эту мысль.

Она враг! Возможно. А если нет?

Но как можно доверять тому, кто так ловко скрывает эмоции? Всё в её облике словно натренировано быть «правильным». Спокойным. Даже слишком.

Медсестра, спасительница?

Или шпионка, наблюдающая за мной?

Не уверен ни в чём.

Но отчётливо чувствую, если я ошибусь, она может стать моей последней ошибкой.

— Ты что, совсем измучился? — её голос тихий, спокойный.

Я дёргаюсь во сне.

— Да, как будто сдох и воскрес. А ты что тут делаешь? Дежуришь?

Она усмехается, едва заметно. И от этого движения в груди что-то переворачивается.

— Не совсем, — отвечает она, чуть покачивая головой. — Просто сижу, думаю.

— О чём?

— О том, что у всех свои раны, но не все их видно. — Она смотрит на меня, и от её взгляда становится холодно.

Опасная. Она опасная, Беркут! Не забывай.

Я улыбаюсь, натягиваю маску безразличия. А в голове пульсирует мысль — Я хочу её.

— Нельзя быть таким беспечным, — спорю сам с собой.

Утром просыпаюсь привычно на построение. Да какое к чёрту построение!

Вспоминаю вчерашний бой. Мы справились, поставленную задачу выполнили. Сдержано улыбаюсь.

И тут вспоминаю вчерашнее дежавю… с медсестрой Озеровой.

Что это было?

Она реально приходила ко мне в палатку? Или это был только сон?

Мать твою! Не помню. Надо предупредить дневального, чтобы не пропускал посторонних в палатку.

После обеда отравляюсь в медсанчасть проведать Шохина.

Дорога до медсанчасти тянется через всю базу, Палящий солнцем день превращает пыль в воздухе в густую. Пыль липнет к ботинкам, а справа где-то трещат автоматные очереди на учебной площадке.