Шрифт:
Я тихо вошла и положила записку от нашей классной на раскрытую книжку со стихами.
Цветы людей и в солнь и в стыть Умеют ползать и ходить.А может быть – есть такой закон?
Закон памяти. Закон возвращения. Потому что то, что было когда-то, есть и будет всегда.
Нужно только постараться и не растерять по дороге минуты, события и лица.
Это как хорошее вино. Чем старше – тем дороже.
Рассказы
Амари
1
А вот еще… Жила цыганка-чеваханя [7] , сама уже старая, а детей нет. Беда. Вот пошли цыгане по деревне, гадают да просят, а чеваханя все по сторонам глядит – какую деточку меньше любят. У всех ребятишек мамки да батьки, бабки да дедки, а одна девочка, страшная да грязная, одна сидит, со всеми не играет.
«А чья это чяери [8] ? Чья деточка?»
7
Ведьма либо самая старая женщина в роду (цыг.).
8
Чяери – девочка, дочка.
Ей отвечают: «Сиротка. У тетки живет, в работницы растет».
Дождалась чеваханя темна да и украла ее. Принесла к себе, а смотрит – девочка некрасивая да больная, вся кожа как у гуся ощипанного. Прочитала тогда чеваханя свои слова, вставила сиротке в глазки два изумруда, а в ротик – кораллы, а потом и говорит: «А ну поворотись, милая».
Повернулась сиротка и сразу сделалась такой красавицей, что ни в сказке сказать ни пером описать.
О своей ненормальности я догадалась не сразу.
Воспоминания других детей были первой причиной, почему я это заподозрила. Многим из них не составило труда рассказать о событиях раннего детства. Я же не помнила почти ничего до шести с половиной лет. Может, виной тому болезнь. А может, до приезда Аглаи с Дедой и запоминать-то было особо нечего.
Когда меня одолевает бессонница, я думаю об этом, все пытаюсь что-то отыскать, уцепиться. Нет, бесполезно. Да и какая теперь-то разница!
Весь мой багаж памяти о детстве ограничивается тремя-четырьмя последними днями в «Гнездышке». Зато я до сих пор помню каждую мельчайшую деталь этих дней – свою кровать с зеленым покрывалом, дырки на линолеуме, запах щей в коридоре и тарелку с нарисованными по дну незабудками. Могу сказать, какие книги стояли на полке, назвать все наши игрушки, описать, в какую одежду были одеты воспитательница, нянечка и дети. Я даже помню – кто и что в то время говорил.
Стояли ясные осенние дни. Светило солнце, желтели листья, и мы шли на прогулку во двор. Я стояла у ярко раскрашенной лесенки и смотрела, как играют дети. А сама ни с кем не играла.
А в последний день меня обидели. Я лежала на полу и медленно расставляла кубики в одну линию. Это были деревья. Они росли и покрывались листьями. По веткам прыгали маленькие птички.
И тут одно дерево надломилось и затрещало. Я подняла голову. Крупная девочка пнула кубики. Я молчала и не сводила с нее глаз. Заранее зная, что сейчас будет.
Свет померк, в ушах зашумело, ноги и руки исчезли, исчезли игрушки и дети, мир исчез… И разверзлась тугая черная воронка, в которую я падала много-много раз, – я помнила это, только это – самое страшное в моей жизни.
А потом я лежала на полу – без сил, раздавленная, перемолотая безжалостным приступом. А все они смотрели на меня. Монотонный шум черного водоворота медленно и тошнотворно вился внутри головы. Но они, конечно, его не слышали.
– Господи! Машенька! Хорошая моя, ну-ка пойдем, – наша нянечка подсунула под меня руки и подняла – легко, словно куколку.
– Тетя Зоя…
– Что, миленькая?
– Дай бусы поиграть.
– И бусы дам, и чай попьем, и… что хочешь! Только сначала лекарство выпьем.
Она несла меня и все ворковала. А по коридору навстречу нам уже мчалась, топая толстыми ногами, кудрявая краснощекая медсестра.
Потом я долго спала. А когда проснулась, нянечка была рядом. Она помнила свои обещания. На полированном столе появились три заветные вещи – тонкая гжельская чашка, конфета «Мишка косолапый» и сияющие бусы из чешского стекла. Я медленно развернула конфету и с удовольствием вдохнула запах, идущий от фольги. Мне нравился шоколад.
Дверь отворилась, и в комнату вошла заведующая.