Шрифт:
Определенной программы не было. Освоив азы, каждый делал то, что хотел. Первым крупным моим произведением стала огромная вязаная сова. Сплести ее было делом муторным и требующим недюжинной силы. Веревки были грубыми, стягивались тяжело и никак не хотели ложиться ровно. Когда в пятнадцатый раз птица получилась кривой, я психанула.
– Что случилось? – спросила Людмила.
– Не получается! Можно я возьму что попроще?
– А это бросишь?
– У меня руки все в мозолях!
– Действительно, – она перевернула мои руки и будто невзначай коснулась пальцами. Меня передернуло. Пальцы нежной Людмилы были твердыми – будто каменными.
– Почему так? – спросила я.
– Это от коклюшек.
Я уставилась непонимающе.
– А, это я знаю, – вмешалась знакомая девочка. – Это бобиночки такие маленькие – кружева плести. Вы и так умеете?
– Умею. Я даже их продаю. Хотите покажу?
Разумеется, мы хотели. И Людмила, как Царевна-лягушка, взмахнула рукой, и из сумки вылетела необыкновенная, воздушная, морозная шаль. Мы ахнули и восхитились. Каждая девочка хотела потрогать это нежное чудо. Неужели это можно сделать руками – вот этими длинными каменными пальцами с загрубевшими подушечками?
– А сколько стоит?
– А узор вы сами придумали?
– А сколько времени ушло?
– Полгода.
Мы рты раскрыли. Полгода!
– Это еще быстро. Иногда уходит года три.
И тут мне стало невыносимо стыдно.
На следующий урок Людмила принесла объемную сумку, вынула мягкий барабан, закрепила булавки. И коклюшки застучали. Их было больше сотни, и мы только диву давались, как они мельтешат в тонких пальцах, как не путаются. И как невыносимо медленно создается тончайшее кружево.
– Здорово!
– Так быстро!
– А можете еще быстрее?
Людмила улыбнулась. Пальцы заметались быстрее.
– Ух ты! А еще?
Коклюшки бились в ритме лихого рила, за ногтями невозможно было уследить.
– Еще! – кричали мы.
Лицо Людмилы стало розовым и хулиганским. От смирной тихони не осталось и следа. Она смотрела на нас, а не на изделие – как будто ей и дела не было до того, что творится на барабане. Она улыбалась смело и нахально…
Надрывался магнитофон.
– Еще!
И пальцы, эти тонкие каменные пальцы цепко и молниеносно орудовали деревянными катушечками. Уже казалось – это такое колдовство, и они сами летают, они стали разумны, и еще чуть-чуть – и вырвутся эти деревяшки из человеческих рук, и улетят со стуком в распахнутую дверь…
И, завороженные мастерством, мы кричали и прыгали вокруг – восхищенные, пораженные, увидавшие чудо.
– Хватит, – сказала Людмила.
Коклюшки бессильно повисли. Мы выдохнули.
Я сжала зубы и доплела-таки несчастную сову. По сравнению с кружевами мастерицы это была наскальная надпись неандертальца, но я не жалела, что довела его до конца.
Наконец, когда все было готово, Людмила, вместо того чтобы похвалить, вдруг вынесла сову на суд людской. Такой подлости от нее я никак не ожидала.
– Давайте посмотрим внимательно. Все вместе. Может, чего-то не хватает.
– Да не, все нормально.
– Вообще класс!
– Может, только глаза.
– Ага, глаза… чего-то не хватает.
Сова и правда была какая-то прищуренная, но это казалось незначительным.
– И что делать?
– Думать. Всем думать.
И тогда ради моей разнесчастной совы весь класс забросил работу, и каждый предлагал свои идеи, как сделать плетеную птицу живой и выразительной. И это было удивительно. Мы все были шестиклассниками, все считали себя взрослыми, но глаза чужой совы оказались важны.
Сова получилась замечательной. Но не это было главным. Именно с этих пор мы стали помогать друг другу. Серьезно. Может, для кого-то это и было обычным делом, но не для нас.
А коклюшки стучали. Мы делали свое дело, Людмила – свое. Звучала музыка и тихие разговоры. Домой идти не хотелось. Иногда прямо там же, в занятом на время кабинете русского языка, мы и уроки делали.
И вот однажды Людмила злобно выкрикнула: «Черт возьми!»
Мы прямо вздрогнули.
– А что случилось?
– Торопиться зря не надо – вот что, – уже спокойно сказала она. – Пока я вам фокусы показывала, напортачила.
– Где?
– Да вот!
Мы подошли к барабану и… ничего не увидели.
– Да где же?
– Вот. Этот узел. Он лег в другую сторону.
Мы воззрились на Людмилу, как будто впервые усомнились в ее разумности. Узел, может, и был кривым, но это совершенно не было заметно! Он находился с краю от крупного цветка и всего на долю миллиметра сжимал гармонию кружевного пространства.