– Сейчас, сейчас мы всё поправим, – приговаривала она, разливая в чашки только что булькавшую на огне коричневую жидкость.

– Пей, – протянула старуха богатырю чашку, – сейчас полегчает.

Никита сделал глоток, и терпкий вкус лесных трав в неизвестном ему напитке заполнил всё существо. Вот оно какое – блаженство! Наверное, именно такие настои подают на стол царю во время пиров.

Словно сквозь пелену он смотрел, как Аксинья перемалывает в мельнице коричневые зерна, превращая их в запах, что, смешиваясь с другими пряностями, дурманит голову и щекочет ноздри. Но когда старуха выдвинула из мельницы ящичек, стало ясно, что зерна не исчезли, а превратились в коричневый порошок.

Вот Аксинья всыпала порошок в котелок, добавила немного белого сахара, пару крупинок соли, налила холодной воды. Она ничего не говорила. Богатырь тоже молчал. Слушал, как весело потрескивает огонь в очаге. Как за окном шумит ливень, дробно стуча по черепичной крыше, как ветер перепрыгивает с ветки на ветку, качая деревья в предрассветной мгле.

В кухне стоял утренний полумрак. Пламя в очаге мирно потрескивало, едва освещая старую женщину с серебряными кольцами на сухих пальцах. От кофейного запаха у Никиты кружилась голова. Казалось, что одурманивающий запах идёт от самой Аксиньи, словно он пропитал одежду, седые волосы, глаза, сверкавшие в полумраке, как два сапфира. Что-то прошептав, старуха оглянулась на гостя, улыбнулась и на мгновение, как показалось Никите, вновь стала молодой женщиной, но тут же сгорбилась вновь, опустив в чугунок ложку на длинной ручке.

Через секунду перед Никитой на столе стояла белая чашка из тончайшего фарфора, настолько прозрачная, что сквозь стенки просвечивали пальцы богатыря, когда он взялся за чашку. Старуха опрокинула над чашкой дымящийся медный чайник с длинным изогнутым носиком, который обвивала изящная змейка, и словно сама тьма пролилась в чашку, и она выдержала, вынесла дымящийся груз. Богатырь смотрел в черное, как в бездну.

– Это называется кофе, – улыбнулась Аксинья, и осторожно коснулась руки оторопевшего юноши. – Не бойся, пей! – она села напротив, не сводя с него глаз.

Никита осторожно взял чашку за ручку. Наклонился. Глотнул. Неведомый восточный напиток от заплутавшего торговца обжёг губы, растекаясь во рту непривычной горечью, но не противной и гадкой, от которой после хочется почистить зубы, а обволакивающей, влекущей, манящей, словно зефирная тайна, тающая на языке. Богатырь выпил содержимое чашки одним глотком и поднял на старую женщину изумленные глаза. Ничего подобного с ним не происходило в жизни.

Конец ознакомительного фрагмента.