В конце концов победил голод и, наверное, идиотская надежда, что все у них получится. Вера в то, что где-то там наверху обязательно будет помощь. Шестеро мужчин, замотанные в полиэтилен, бахилы и непонятно откуда-то взявшиеся косметические шапочки решительно стояли перед гермозатвором на станцию. Может, кто-то из них ощущал себя тем самым бесстрашным сталкером. Макс видел смертников. Идти наверх на третий-четвертый день — самоубийство.

С тягучим скрежетом подняли тяжелый заслон, и с той стороны дохнуло удушающим смрадом. Алединский увидел, как на лицах первопроходцев поубавилось решимости и отчетливее показался страх, который они топили в героическом настрое. Так уж всех приучали из телевизора — верить, что мы обязательно победим. Это Макс всегда смотрел на такие заверения сквозь завесу мрачного пессимизма, а он его еще ни разу не подводил.

Хотелось верить, что подведет сейчас, но он только сильнее укоренялся в сознании, пока напутствовали уходящих.

— Вы, главное, быстро.

— Где продуктовые, проговорили. Что можно и нельзя брать — тоже.

— Не забудьте про аптеку.

— Возьмите больше воды.

— Когда увидите помощь, скажите, что мы здесь.

— Вернетесь — стучитесь, как договаривались.

Они ушли. Снова опустилась тяжелая дверь и отрезала выживших от мира. Началось томительное ожидание. Все и так давно существовали за пределами человеческих возможностей, но теперь нервозность нарастала как снежный ком. Макс привычно спрятался от толпы в тоннелях. Там в паре метров все так же сидел тот паренек. Он был похож на кота, которого выбросили на автобусной остановке, и он там сидит, сидит и сидит, не понимая, куда подевался его привычный теплый дом. Алединский подумал, что у бедняги затянувшееся шоковое состояние. Или, может, у него было что-то не так с психикой, и поэтому по нему ударило еще сильнее, чем по всем остальным. Сейчас не разберешь, кто головой здоровый, а кто нет. Здоровых сейчас вообще не осталось.

— Ты бы прошелся немного, — произнес Макс. — Мышцы затекут, особенно если так скорчившись сидеть.

— Я хожу… — еле слышно ответил его странный сосед. — Иногда…

Алединский усмехнулся и покачал головой. Иногда они все ходили. Против физиологии не попрешь. Даже место специальное для всех отвели. Макс покопался в рюкзаке и вытащил початую бутылку воды. Бросил ее парню. Подумал и кинул ему еще половину шоколадки. В новых условиях жизни каждый стал сам за себя, но хотелось все-таки сохранить остатки человечности. Хотя бы ее бледную тень.

Парень неверяще на него посмотрел.

— Спасибо, — прошептал он и жадно прильнул к бутылке.

Все пить не стал. Макс по его лицу видел, каких сил ему стоило остановиться, но экономил — спрятал остатки в ярко-желтый рюкзак и снова притих. Ноги только вытянул.

Проблема пришла, откуда не ждали. Точнее, все понимали, что рано или поздно сдохнет и аварийное освещение. Аккумуляторные батареи не вечные, но все охотнее думали о “поздно”, чем о “рано”. Получилось что-то среднее. Свет моргнул и погас. Темноту станции тут же заполнили голоса. Даже отсюда Макс услышал, как кто-то предлагал поискать на станции электрогенератор.

Ага, генератор. А потом скрафтить броньку и пойти за припасами, отстреливая упырей и мутантов. Пока Макс про себя исходил иронией в адрес безымянного советчика с багажом знаний из компьютерных игр про постап, его сосед в темноте тихонько заскулил. Это и отвлекло Алединского от бессмысленного сарказма.

— Эй, — позвал он. — Ты там как? Не бойся. Батареи, видимо, разрядились.

Парень ничего не ответил. Макс слышал его прерывистое дыхание.

— Скоро те мужики вернутся. Может, принесут чего. Или гермодверь приподнимут, посветлее станет.

По шкале от одного до десяти идея приоткрыть заслон была бессмысленной на всю десятку. Никакого света они не получили бы, только трупный запашок, но Макс умел говорить убедительно. Это было частью его работы. А когда надо успокоить, и такие средства хороши.

— Сейчас там орать перестанут, можно пойти поближе к остальным. Иди сюда, если страшно.

В темноте зашевелились. Алединский услышал шаги, через несколько секунд парнишка сел рядом. Плечом к плечу.

— Я — Макс, — назвался он.

— Артем, — тихо ответил его сосед.

Свет на станцию вернули довольно быстро. Конечно, никто не стал искать несуществующий электрогенератор, и никому не пришла бестолковая идея открывать гермозатворы. Разломали стол в техническом помещении. Человеческой злости хватило, чтобы размолотить его в деревяшки. В центре станции разожгли крохотный костер и медленно скармливали огню останки стола. Потихоньку — чтобы только поддерживать огонек. Света было совсем немного — как от зажигалки. Но все-таки это был свет. С ним снова сразу стало спокойнее. Макс вместе с Артемом подошли поближе к станции. Уселись на полу. Парень не отходил от него ни на шаг. Ну и ладно, если ему так спокойнее. От Алединского не убудет. В конце концов, обнадеживать и поддерживать еще недавно было частью его обычных действий. Убеждать, что все будет хорошо, даже если сам в это не верил.

Когда вернулись первопроходцы, надеяться на лучшее стало одновременно и проще, и сложнее. Проще, потому что они пришли не с пустыми руками. Несли пакеты с провизией и канистры с водой. А сложнее — потому что на вопрос “где помощь” все только растерянно переглянулись. Не было ее. Ни пунктов первой помощи, ни полиции, ни армии — ничего. Только мертвый город с разлагающимися трупами и выжившими. Кто уцелел, пережидал в зданиях. Магазины разграблены и разгромлены, но что-то еще можно найти.

Макс слушал, как вернувшиеся рассказывали, что первые дни были самыми страшными. Радиоактивные выбросы никого не пощадили. Люди на станции четвертый день сидят, а там наверху те, кто поймал смертельную дозу радиации, уже все. Они видели таких — вроде бы еще человек, а вроде бы уже нет. Живой труп. Совсем как в “Чернобыле”. Но здесь им попроще. Только в следующий раз нужно побольше людей взять — и запасов набрать, и так, на случай, если отбиваться придется. Свои теперь только здесь, на станции, а все остальные — чужие. Да и за своими тоже надо будет присматривать, чтобы не чудили.