Коммунистический энтузиазм Вукелича угасал так же стремительно, как и интерес к неблагодарному риску разведработы. “Коммунизм в любом случае будет повержен, и нет смысла работать из принципа”, – признавался он Клаузену в середине лета 1941 года, хотя радист не решался, по собственным его словам, сделать аналогичное признание и выразить свою солидарность. Вукелич также все чаще сопротивлялся распоряжениям начальника, обладавшего “очень сильным характером и требовавшего от своих сотрудников абсолютного повиновения”[22]. Когда Клаузен приносил документы, которые нужно было сфотографировать, Вукелич заявлял, что он слишком занят, но на самом деле “сидел два часа дома и читал интересную книгу”[23]. Он мог избегать своих коллег в течение целой недели. Властный Зорге – только недавно узнавший, что его лучший агент Одзаки женат, хоть и проработал с ним бок о бок в течение девяти лет, – оставался столь же глух и к признакам недовольства Вукелича.

Эдит Вукелич была единственным членом агентуры, которой удалось вовремя бежать. 28 сентября “полиция мысли” Токко вновь отправила отложенный ордер на арест бывших арендодателей Мияги в Калифорнии, четы Китабаяси. На сей раз следователь Тамадзава не высказал никаких возражений. Пару арестовали в их доме в провинции Вакаяма по подозрению в нарушении закона о национальной безопасности и перевели в полицейский участок Роппонги в Токио – по стечению обстоятельств ближайший к дому Мияги[24]. Там начался допрос незадачливых Китабаяси об их коммунистическом прошлом и их нынешних связях.

Октябрь принес в Токийский залив промозглый ветер и внезапные штормы. 4 октября Зорге праздновал с Ханако свой сорок шестой день рождения в ресторане “Ломейер”, с момента их первой встречи прошло шесть лет. Ханако вспоминала в своих мемуарах, что надела по этому случаю юбку и жакет в западном стиле. Зорге спешил и успевал лишь немного выпить. Они сели за столик в центре ресторана. Зорге замечал в последнее время усиленную слежку полиции. Он думал о предстоящей войне с Америкой, считая, что Япония неизбежно потерпит поражение. “Америка сильная, она большая, производит много хороших товаров, – говорил он на своем примитивном японском. – Если Япония будет воевать с Америкой, Японии никогда не победить. Она будет снова и снова терпеть поражение”[25]. Ханако вспоминала, как попыталась поднять ему настроение шуткой. “Может быть, Япония последует примеру Германии и попробует блицкриг”[26], – рискнула она. Зорге улыбнулся.

Они расстались на улице в полседьмого. “Ко мне тебе сегодня лучше не приходить, за мной следит тайная полиция, – сказал ей Зорге. – Останься лучше у матери. Когда все наладится, я пришлю тебе телеграмму”.

“Тебе не будет одиноко?” – спросила Ханако.

“Даже если будет, ничего страшного, – ответил Зорге. – Иди-ка уже домой. И не забудь передать от меня привет матери”.

Смеркалось, и Зорге направился к станции Симбаси. Он был не из тех мужчин, которые провожают своих подруг до дому. Уходя в противоположном направлении, Ханако обернулась, чтобы взглянуть на него напоследок, но он уже растворился в толпе[27].

В честь дня рождения Зорге в доме атташе по экономике, Эриха Кордта, было устроено торжество. Своего неисправимого друга пришли поздравить Отты и Моры. Но Зорге быстро напился и стал отпускать саркастические замечания, поэтому, когда он внезапно около девяти часов ушел с собственного праздника, Кордт вздохнул с облегчением. В одиночестве Зорге добрался до квартиры руководителя отделения DNB Вайзе, с которым пил до самого утра[28].

В тот вечер Клаузен был занят трансляцией. Опасаясь выходить в эфир из дома, он установил свою аппаратуру в доме Вукелича. “Ввиду того, что не будет войны против СССР в этом году, небольшое количество войск было переброшено обратно на Острова [в Японию] ”, – передавал Клаузен. Зорге передал также предупреждение Одзаки, что Квантунская армия все еще представляет опасность, так как готовит железнодорожные пути “с целью наступательных действий в случае возникновения войны, которая может начаться в марте следующего года, если развитие военных действий между СССР и Германией создаст такую возможность японцам”[29]. В завершение он передавал, что “из Северного Китая в Маньчжурию японцы своих войск не перебрасывали”. Клаузен упаковал свой уникальный передатчик собственного производства и, несомненно, с чувством облегчения поехал домой. Следующим человеком, который откроет этот потертый чемодан, будет сотрудник полиции Токко.

Два дня спустя Зорге встретился с Одзаки в их любимом ресторане “Азия” в здании Mantetsu. Начальник резидентуры казался рассеянным и раздражительным, как будто он вот-вот сляжет с простудой. Одзаки передал ему последние утешительные – по крайней мере для Сталина – новости, что Коноэ отказался от переговоров с США и все правительство рассматривает вероятность ухода в отставку, на этот раз окончательно. Флот одержал верх.

“Война с Соединенными Штатами начнется в ближайшее время, в этом месяце или в следующем”, – писал Зорге в черновике донесения, который будет впоследствии обнаружен среди его бумаг. Расставаясь, последние верные агенты резидентуры условились встретиться в следующий понедельник на том же месте. В тот день Зорге с Одзаки в последний раз виделись на свободе.

Допросы четы Китабаяси в секретной полиции Токко продвигались медленно. После десяти дней бесполезных расспросов казалось, что пожилая (с точки зрения молодых полицейских) пара – мелкие сошки, которым нечего сказать. Тем не менее следователей заинтересовала одна деталь. Откуда у Томо Китабаяси взялась обнаруженная при их аресте сумма в долларах? Она честно отвечала, что деньги ей периодически давал ее прежний жилец Етоку Мияги. Молодой следователь, впервые услышав фамилию Мияги, прибегнул к древнейшему полицейскому блефу. “Мияги нам этого не говорил. Не врите!” – возразил он, как потом рассказывал прокурор Мицусада Ёсикава[30]. Смирившись с тем, что Мияги уже раскололся, Томо немедленно выдала полиции все, что знала. Они с Мияги были когда-то членами американской компартии, признала она, и, отрицая участие в какой-либо коммунистической деятельности после возвращения в Японию, она рассказала им, что Мияги занимается шпионажем[31].

Такого поворота не ожидал никто. После наведения справок выяснилось, что Мияги уже привлекал к себе внимание культурного отдела Первого управления Токко, следившего за театральным и художественным миром. На следующее утро после того, как Томо впервые упомянула Мияги, арестовывать его отправился сам начальник культурного отдела вместе с двумя детективами из полицейского участка Роппонги[32]. Они постучались к нему около семи утра 10 октября. Дверь открыла хозяйка, содрогнувшись, как вспоминал потом один из детективов, при виде их удостоверений Токко. В ответ на просьбу позвать ее жильца-художника, она воскликнула: “Мияги – не дурной человек!”[33] Когда они зашли, подозреваемый еще спал у себя в комнате. На столе лежали стопки бумаг, в том числе подробное и совершенно компрометирующее исследование о состоянии запасов нефти Японии в Маньчжурии. Подобная информация – ключевая для понимания, с кем Япония вступит в войну, с Америкой или Россией, – тщательно охранялась как одна из самых важных военных тайн Японии. Еще более подозрительно было то, что эти документы были составлены не только по-японски, но и напечатаны по-английски. “Нам показалось странным, что у художника хранятся подобные документы”, – отмечал в своих показаниях один из полицейских, являя характерный образец японской манеры хвастать недоговаривая. Полицейским Токко сразу же стало ясно, что этот человек был не мелкой рыбешкой, а весьма крупной акулой[34].