Решительным шагом для Токко был уже арест высокопоставленного члена японского правительства и уважаемого ученого – “одного из самых выдающихся советников Коноэ”, как назвал его Есикава. А арест такого знаменитого иностранца, как Зорге, пользовавшегося доверием посла Германии, ближайшего союзника Японии, представлял собой проблему еще большего масштаба. Дипломатические последствия ошибки могли навредить хрупким отношениям Японии с Берлином. Но, если Мияги рассказал правду, политические последствия могли быть еще хуже.

Формально Япония была связана обязательствами в рамках пакта о нейтралитете с Советским Союзом. Обнаружение советской резидентуры в сердце японского правительства могло испортить и без того напряженные отношения с Москвой в тот момент, когда Япония собиралась отправить значительную часть своей армии в наступление в Юго-Восточную Азию и готовилась к войне с Соединенными Штатами. Был третий вариант: Зорге мог быть на самом деле агентом Германии, выступавшим в роли коммуниста, чтобы собрать разведданные для рейха. Одним словом, следствие считало, что Зорге защищен с двух фронтов – его положение в Германии спасет его, если он невиновен, а отношения с Москвой – в случае его вины. Совершив промах с таким человеком, Есикава и его коллеги рисковали и карьерой, и собственным благополучием[44].

Иностранный отдел Токко не был готов идти на такой риск. Для действий в отношении столь видных иностранцев, как Зорге и Клаузен, им нужно было добиться признания Одзаки. Инспектор Миясита понимал, что время работает против него; влиятельные друзья Одзаки могли в любой момент добиться его освобождения. “Общество завтраков” узнало о его аресте в то же утро во время заседания – после исступленных звонков жены Одзаки[45].

Чтобы сломать Одзаки, Миясите пришлось почти целый день беспрерывно его допрашивать. В полночь Одзаки наконец сдался. “Я расскажу все, – сказал он, словно сбросив с себя невыносимое напряжение, распространившееся и на следователей. – Позвольте мне сегодня отдохнуть и немного подумать”[46].

Зорге, до сих пор ничего не знавший об арестах Мияги и Одзаки, решил, что настал тот самый решающий момент, о котором он намекал Эте и Ханако. 15 октября, в первый день допроса Одзаки, Зорге позвал к себе Клаузена. Он передал радисту стопку сообщений в Москву, где спрашивал о новых указаниях для членов резидентуры и о том, возвращаться ли ему в Россию или приступать к новой деятельности в Германии[47]. Спустя семь лет с опозданием ровно на одну неделю Зорге решил свернуть деятельность токийской резидентуры, хотел того Центр или нет. Прочитав сообщения, Клаузен отдал их обратно своему начальнику, впервые демонстрируя откровенное неповиновение. “Рановато их отправлять, – сказал Клаузен. – Повремени с ними немного”[48].

Разумеется, Клаузен не рассматривал вариант возвращения в Москву. Если оставить за скобками его процветающее дело и утрату веры в коммунизм, он знал, что два года тихого саботажа связи агентуры неизбежно всплывут, едва Зорге вернется в Центр. Открытый бунт Клаузена против плана Зорге свернуть агентуру касался вопроса жизни и смерти для них обоих – в противоположных направлениях. Клаузен уже не боялся Зорге, его властные чары развеялись. Начальник был явно перевозбужден и истощен (при последнем визите Мияги Зорге был настолько болен, что агент уговаривал его поехать в больницу). Зорге также все больше волновался из-за исчезновения своих японских агентов. Он искал номер телефона Одзаки, вспоминал Клаузен, но так и не смог найти его в своем беспорядке.

“Подождем еще пару дней, если [Одзаки] не появится, я ему позвоню”, – смирился Зорге. Выходя из дому, Клаузен почувствовал, “что приближается время ареста”[49]. В этот момент за ним следил агент Токко Сайто, снявший квартиру на третьем этаже напротив дверей Зорге и теперь постоянно следивший за всеми, кто входил и выходил, чтобы подозреваемый не попытался бежать[50]. Вукелич тоже находился под пристальным наблюдением: за его дверью следил полицейский, а команда из Токко едва поспевала за ним во время его передвижений по городу на разных троллейбусах и трамваях[51].

В полицейском участке Мэгуро прокурор Есикава решил, что откровенность будет самым быстрым способом добиться от Одзаки полного признания. Он сообщил своему арестанту все подробности признания Мияги, не пытаясь подловить Одзаки на противоречиях в показаниях. Одзаки слушал серьезно, ни разу не перебив. Когда прокурор замолчал, Одзаки учтиво кивнул и сказал: “ Вакаримасита – я понимаю”. К вечеру Одзаки в общих чертах обрисовал свою шпионскую карьеру, начиная с Агнес Смедли в Шанхае и до сотрудничества с “мистером Джонсоном”, его вербовки в Наре и длительной работе с Мияги.

Впервые с момента его ареста тюремщики разрешили ему покурить. Они дали Одзаки спичечный коробок, украшенный предостережениями о шпионах, и он поделился с ними ироничным воспоминанием, что всегда испытывал опасения, пользуясь такими спичками на встречах с Зорге[52]. На исходе третьего дня допросов – 17 октября, на следующий день после окончательной отставки Коноэ с поста премьер-министра в пользу воинственного генерала Тодзё, – Одзаки уже вполне расслабился, чтобы отпустить новую шутку. “Этот кабинет пойдет воевать против Соединенных Штатов”, – сообщил он следователям. Но “если они воспользуются моей идеей, китайский инцидент будет исчерпан за три дня. Если китайская компартия одержит победу в Китае, а японская компартия – в Японии, то Япония, Россия и Китай будут сотрудничать друг с другом”[53].