Он ошибался. К сожалению, Зорге работал уже не на Коминтерн в мирное время, а на РККА в разгар мировой войны. Пусть 4-е управление и стало настороженно относиться к информации от Зорге, но спасение агента с небезупречным идеологическим прошлым, человека, связанного со множеством устраненных в ходе чисток руководителей Коминтерна и признавших свою вину предателей, резидента, возможно работающего на нацистов, да вдобавок и гражданина Германии, в списке приоритетных задач ведомства не значилось. В августе генерал Колганов, по сути, заклеймил Зорге как двойного агента в своем донесении о прошлом агента Рамзая. И хотя самого Колганова выставили из 4-го управления в октябре 1941 года, как раз накануне ареста Зорге, посеянные им подозрения никуда не исчезли. Правда состояла в том, что рассчитывать на спасение со стороны Москвы Зорге не мог.

После ареста Зорге Центр направил пару дипломатов из советского посольства поговорить с Анной Клаузен, подтвердившей, что произошла какая-то катастрофа. Однако Зорге и его агенты так долго служили глазами и ушами СССР в Японии, что без них Москва просто ослепла. Без превосходных связей Зорге ни Центр, ни собственная резидентура НКГБ в посольстве Токио не могли получить об этом деле никакой достоверной информации. “По имеющимся сведениям, пять дней тому назад арестованы ИНСОН [Зорге] и ЖИГОЛО [Вукелич] за шпионаж, в чью пользу, неизвестно”, – сообщал кто-то из советского посольства в Токио в 4-е управление в неподписанном сообщении от 30 октября (Клаузен даже не был упомянут)[16]. Иными словами, в НКВД[17] не знали, в чьих интересах, с точки зрения японцев, занимались шпионажем Зорге и Вукелич – Германии или Советского Союза. Да и у самой советской военной разведки, разумеется, не было уверенности на этот счет.

К январю до НКВД дошли слухи, что Зорге дал признательные показания. Зайцев из НКВД и его подручный Буткевич – советские “легальные” резиденты под дипломатической крышей, получившие в последнее опасное время приказ работать курьерами агентуры, – смогли раздобыть кое-какие сведения у своих японских источников. Не ясно, кто именно исказил сообщение – они или их начальство в НКВД, – но к тому времени, когда разведданные уже оказались в руках партийного руководства, исковеркана была даже фамилия Зорге. “В дополнение нашего № 1/4/33 от 7/1-1942 года сообщено, что один из арестованных немцев в Токио некий ЗОРГЕ (ХОРГЕ) показал, что он является членом коммунистической партии с 1919 года, в партию вступил в Гамбурге… и работал в Информбюро ИККИ (Коминтерн), – писал заместитель начальника НКВД Павел Фитин начальнику Коминтерна Димитрову 7 января 1942 года. – В Токио поддерживал связь с советскими сотрудниками ЗАЙЦЕВЫМ и БУТКЕВИЧЕМ. Прошу сообщить, насколько правдоподобны данные сведения”[18].

Иными словами, НКВД в Москве совершенно не осознавал значимости Зорге как разведчика – и, очевидно, забыл о его причастности к военным разведданным, полученным в октябре от агента Рамзая/Инсона и его собственной резидентуры в Токио. Более того, НКВД, несомненно, был заинтересован в деле Зорге, в первую очередь руководствуясь стремлением уберечь от разоблачения своих агентов Зайцева и Буткевича.

Бывший куратор Зорге Борис Гудзь, покинувший уже к тому времени 4-е управление и работавший в Москве водителем автобуса, полагал, что Сталин был разгневан признанием Зорге и поэтому не хотел обменивать его[19]. Более вероятно, что, пока Зорге мерз в камере, отстукивая на верной печатной машинке рассказ о своих триумфах, Москва просто о нем не помнила. В собственном досье НКВД на Зорге ошибочно указано, что в 1942 году он был расстрелян. 4-е управление буквально забыло о его существовании.

Центр даже не потрудился сообщить Кате об аресте ее мужа. Она продолжала писать ему письма до самой осени 1941 года, отправляя их в штаб-квартиру в Большом Знаменском переулке. “Милый Ика! Я так давно не получала от тебя никаких известий, что я не знаю, что и думать, – писала она в письме без даты, которое приводится в советской документальной книге о Зорге 1965 года, где указывается, что письмо было отправлено после ареста разведчика. – Я потеряла надежду, что ты вообще существуешь. Все это время для меня было очень тяжелым, трудным. Очень трудно и тяжело еще потому, что, повторяю, не знаю, что с тобой и как тебе. Я прихожу к мысли, что вряд ли мы встретимся еще с тобой в жизни. Я не верю больше в это, и я устала от одиночества. Что тебе сказать о себе? Я здорова. Старею потихоньку. Много работаю и теряю надежду тебя когда-либо увидеть. Обнимаю тебя крепко, твоя К.”[20]. Служащие 4-го управления просто вложили ее письмо в дело Зорге, так и не отправив его.

За четыре месяца прокурор Есикава провел около пятидесяти допросов Зорге. Некоторые из них длились до десяти вечера. Над заключенным не издевались. Руководство Сугамо позволило Зорге тратить деньги, которые были обнаружены у него дома, – 1000 иен плюс черный кожаный бумажник с 1782 американскими долларами. Охаси отмечал, что заключенный регулярно покупал журнал The Economist, удивительным образом продававшийся в тюремной лавке, и обеды по пять иен, чего не мог себе позволить сам полицейский. Зорге также дважды просил об аудиенции с начальником тюрьмы, оба раза осведомляясь о течении войны. Он жил в камере размером в три татами с туалетом, выполнявшим также функцию стула, и раковиной с деревянной крышкой, превращавшейся в маленький столик, на котором он печатал[21].

Одзаки, человеку по сравнению с Зорге менее непритязательному и психологически выносливому, пришлось гораздо труднее. По мнению начальника тюрьмы, Одзаки обладал быстрым умом и большим обаянием, но явно глубоко страдал из-за вынужденной разлуки с семьей. Находясь в заключении в Сугамо, Одзаки писал изысканные любовные письма своей жене Эйко, некоторые из них были опубликованы после его смерти под названием “Любовь – падающая звезда”, стали бестселлером после войны и теперь считаются классикой японской любовной поэзии[22]. Он также сочинил два тома лирики “Хроника белого облака”, передав их на хранение начальнику тюрьмы, однако они оказались утрачены в результате бомбардировок Токио в 1945 году.

Токко занималось также поиском всех лиц, упомянутых в признаниях членов агентуры. В связи с этим делом были арестованы одиннадцать человек. В том числе Анна Клаузен и Каваи; двое сотрудников Зорге со времен его работы в Шанхае; несколько рядовых помощников Мияги и такие высокопоставленные лица, как принц Сайондзи и Такэру Инукаи (также известный под псевдонимом Инукаи Кэн), коллега Одзаки по “Обществу завтраков”[23].

Заседания по делу о шпионаже Зорге начались в закрытом режиме в окружном суде Токио в мае 1942 года. Самого Зорге защищал видный адвокат, известный защитник коммунистов. Он строил линию защиты, утверждая, что подсудимый не совершил ничего противозаконного и никогда не принуждал никого разглашать информацию. Но едва