Рихарда Зорге Смедли представила своему японскому товарищу как американского журналиста, хотя Одзаки, владевший английским так же свободно, как Зорге, отмечал, что псевдоним “Джонсон” никогда не вызывал у него доверия. Чему Одзаки поверил, так это тому, что мистер Джонсон был связан с МОПРом, той же коминтерновской ширмой, на которую работала и Смедли. Только спустя несколько месяцев, согласившись предоставлять Джонсону информацию, Одзаки решил, что его друг-американец на самом деле является высокопоставленным сотрудником разведки ОМС Коминтерна[18]. По-видимому, до самой своей казни за шпионаж в 1944 году в годовщину Октябрьской революции Одзаки считал, что работает на Коминтерн, а не на советскую военную разведку.

У Зорге с Одзаки было много общего. Оба были “добрыми пьяницами”. И, несмотря на жену и маленькую дочь, к моменту знакомства с “Джонсоном” Одзаки был неисправимым энпука — ловеласом, один из друзей называл его “кладезью гормонов”[19]. Интрижки с женщинами начались у Одзаки еще в университете, когда он переехал к замужней женщине – подруге семьи. В 1927 году он сочетался браком с Эйко, разведенной женой своего старшего брата, что тоже потрясло консервативных японцев. Коллеги сотрудничали, уважая друг в друге интеллектуалов, глубоко и подлинно преданных идеям коммунизма. Во многих смыслах их отношения станут корыстными. Зорге будет беззастенчиво использовать Одзаки, а в самом конце – безрассудно подвергнет его опасности. Но Одзаки воспринимал выдуманную для него Зорге роль шпиона как свою судьбу. “Если глубоко задуматься, можно сказать, мне было суждено встретить Агнес Смедли и Рихарда Зорге, – говорил Одзаки японской полиции. – Встреча с этими людьми окончательно определила мой дальнейший узкий жизненный путь”[20].

У Одзаки в Шанхае были прекрасные связи в японском генеральном консульстве, а также в японских деловых кругах и среди чиновников в китайском националистическом правительстве и правящей партии Гоминьдан. К декабрю 1930 года, когда Чан Кайши бросил 350 000 солдат националистической армии в подконтрольные Красной армии Китая районы провинции Цзянси, Одзаки уже помогал Смедли в ее нелегальной деятельности в МОПРе и держал Зорге в курсе происходящего. Вскоре Одзаки завербует в резидентуру Зорге двух молодых японцев – студента-агитатора Мидзуно Сигэру и журналиста-фрилансера Тэйкити Каваи.

Уже в начале 1931 года стало очевидно, что Зорге, Смедли, Урсула Кучински и Одзаки смертельно рискуют. В конце января двадцать четыре члена КПК, в том числе пятеро молодых руководителей Лиги левых писателей, были арестованы и переданы властям Гоминьдана. Позже выяснилось, что их выдал заступающий на должность лидера КПК сторонник Москвы Ван Мин, доложивший шанхайской муниципальной полиции о тайном собрании с участием некоторых своих товарищей-диссидентов. В результате этого отчаянного внутреннего противоборства положение китайских коммунистов становилось очень рискованным. Столь же ничтожны были и шансы, что арестованные товарищи смогут выдержать жесткий допрос.

После арестов Зорге уговорил Смедли залечь на дно в Нанкине, где она встретилась с Одзаки. Они вместе поехали в Манилу, где посетили учредительный съезд филиппинской компартии, организованный Эрлом Браудером, руководителем компартии США. Пока группа Зорге залегла на дно, карательные отряды националистов прочесывали сельскую местность Цзянси. Пятеро китайских товарищей Смедли из Лиги левых писателей были казнены, по некоторым данным, их захоронили заживо[21].

Пока Смедли была на Филиппинах, Зорге закрутил роман с Урсулой Кучинской. Пустив в ход испытанную временем технику соблазнения, он приглашал ее на захватывающие прогулки на мотоцикле. “Если он рассчитывал установить между нами более тесный контакт, то был прав, – писала она в своих мемуарах. – После этой поездки я больше не испытывала смущения, и наши беседы стали более откровенными”[22]. Вернувшись в марте в Шанхай, Смедли тяжело переживала, узнав о романе между ее любовником и лучшей подругой. Гордость не позволяла ей прямо высказать все более молодой сопернице, и они вступали в ожесточенные идеологические споры. “Агнес уходила разгневанная”, – писала Урсула. А потом, через несколько часов, она “звонила как ни в чем не бывало”, и они снова были подругами. Смедли, страдавшая от ночных кошмаров и приступов депрессии, регулярно звонила Урсуле в три часа утра, просила зайти к ней и подержать ее за руку.

В то время как две его любовницы делили территорию, Зорге пытался минимизировать ущерб от непрекращавшихся арестов Гоминьданом активистов компартии. Основная трудность состояла в том, что указания Центра порвать все связи с прежней агентурой 4-го управления – и держаться подальше от разнообразных коминтерновских сетей в Шанхае – на практике были неосуществимы. В Москве разведка Коминтерна и советская военная разведка могли действовать как отдельные, и даже конкурирующие, структуры. В хаосе же шанхайского подполья жизни двух советских щпионских подразделений были безнадежно и неразрывно переплетены.

В конце весны 1931 года Шанхай вместил в себя великое множество советских организаций, каждая из которых имела прямое или косвенное отношение к шпионажу. Здесь была тайная резидентура ОМС Коминтерна; подпольное представительство Дальневосточного бюро Коминтерна (Дальбюро); представители Международной организации профсоюзов (МОП), Тихоокеанского секретариата профсоюзов, Коммунистического интернационала молодежи (КИМ), а также официальное генеральное консульство Советского Союза и советская Военная комиссия. У одного только Дальбюро был постоянный штат из девяти человек, пятнадцать явочных квартир по всему городу и бюджет на 120–150 тысяч фунтов стерлингов в год, поступавший от Западноевропейского бюро Коминтерна в Берлине, на подготовку и поддержку коммунистических кадров по всей Азии[23]. У всех этих советских товарищей были легальные прикрытия; все они встречались и открыто, и тайно с членами китайских профсоюзов, членами компартии Китая, писателями-леваками, приезжими иностранными коммунистами – и, разумеется, с европейскими единомышленниками из кружка книжной лавки Zeitgeist. Положение вещей усугубляло еще и то, что ОМС не удалось наладить с Центром нормальную радиосвязь. А это означало, что значительная часть корреспонденции между ОМС и Дальбюро фактически проходила через Зорге: ему лично приходилось ее шифровать и отдавать радисту, прикладывавшему невероятные усилия, чтобы передать сообщение азбукой Морзе во Владивосток.

Вся эта структура была шаткой и ненадежной, что подтвердилось, когда китайская полиция арестовала в Кантоне в марте 1931 года Хуана Дихуна, прошедшего подготовку в Москве агента Коминтерна, известного под кодовым именем “Калугин”. Под пытками Хуан вскоре после ареста стал называть имена других коммунистов. Последовала новая волна арестов. К середине апреля были арестованы пятеро курьеров КПК и восемь членов ЦК. Одного кандидата в члены Политбюро – Гу Шуньчжана – арестовали в Ханькоу, где он выдавал себя за уличного жонглера (фактически до вступления в партию это и было его ремеслом). Гу знал все места тайных собраний в Шанхае и был знаком почти со всеми советскими кадрами в городе, пусть те и были известны ему под сомнительными кодовыми именами. Через несколько дней Гу признался во всем, что знал. (Вероломство Гу не только не спасло ему жизни, но и послужило приговором для тридцати его родственников: партизаны-коммунисты казнили их, пощадив лишь его двенадцатилетнего сына[24].) Структура компартии Китая в Шанхае была полностью уничтожена. К концу июня свыше трех тысяч членов китайской партии были арестованы, многие были расстреляны.