Возможно, Зорге преувеличил свою роль в решении Берзина направить его в Токио. Как бы то ни было, ни один из них не заблуждался относительно того, насколько трудно и опасно будет создавать резидентуру в Японии. В отличие от Шанхая, где скопилось такое множество шпионов, что им приходилось предпринимать усилия, дабы избегать случайных встреч друг с другом, ни один советский “нелегал” ни разу не преуспел в Токио. Японцы славились невероятной подозрительностью в отношении любых приезжих, и за иностранцами здесь велось постоянное официальное и неофициальное наблюдение.

Тем не менее Зорге подготовился к этому испытанию с характерным для него педантизмом. Берзин дал ему разрешение посоветоваться насчет миссии в Японию со своими бывшими коллегами по Коминтерну Пятницким, Мануильским и Куусиненом. Их беседы, “хоть и затрагивавшие политические проблемы общего свойства, были исключительно личные и дружественные”. Они, как писал Зорге, “гордились своим протеже”. По его словам, особенно Пятницкий “был крайне обеспокоен предстоящими мне трудностями, но обрадовался моему боевому настрою”[4]. Зорге также встречался с Карлом Радеком (урожденным Каролем Собельсоном), одним из отцов-основателей Коминтерна. Радек предпринимал активные шаги при первых попытках Коминтерна обратить Восток в коммунистическую веру и возглавлял Университет имени Сунь Ятсена в Москве, учрежденный для подготовки коммунистических кадров для всей Азии[5]. Радек некоторое время находился в опале за критику Сталина и поддержку его архиврага Льва Троцкого, но к 1932 году его членство в ЦК было восстановлено, а к 1933 году он уже возглавлял Бюро международной информации. Зорге также встречался с заместителем Радека дивизионным комиссаром Александром Боровичем (настоящее имя – Лев Розенталь)[6], тоже работавшим в Университете имени Сунь Ятсена. Все они делились с Зорге взглядами на современную политику в Азии, давая ему рекомендации в связи с предстоящей миссией. Но все они были обречены. Как мы увидим, Сталин, питая недоверие к Коминтерну как к опасно независимому и глубоко нелояльному органу, уже тогда вынашивал планы его упразднения. Встреча Зорге с этими тремя будущими врагами народа оставит на его репутации отпечаток предательства, который роковым образом отразится на его будущем.

Безусловно, после событий в Маньчжурии Кремль в первую очередь беспокоили намерения Японии в отношении СССР. По мере приближения Второй мировой войны эта информация становилась все более актуальной. Основная роль Зорге, как он позже рассказывал японцам, состояла в “тщательном изучении… вопроса о том, планирует ли Япония нападение на СССР. Не будет большой ошибкой сказать, что эта задача вообще была целью моего командирования в Японию”[7].

Стратегическая доктрина Кремля с самого начала становления советской власти строилась на страхе перед угрозой блокады и нападения врагов России. Весь вектор внешней политики Советского Союза, задолго до роста влияния Гитлера и японского милитаризма, был направлен на то, чтобы сбить с толку и подорвать позиции врагов СССР, при любой возможности стравливая их между собой. В 1920-е годы высшее руководство Советского Союза опасалось, что союзники императорской России в Первой мировой войне Британия, Франция и Америка попытаются “задушить большевизм в колыбели”, как заявлял Уинстон Черчилль, обосновывая отправку экспедиционных войск союзников в Мурманск в 1919 году.

Опасения эти были связаны, в частности, с Японией, по меньшей мере трижды вторгавшейся на территорию России на памяти современников. В 1905 году японцы захватили русскую дальневосточную крепость Порт-Артур, потопив российскую эскадру балтийского флота в Цусимском сражении. Позже, в 1910 году, Япония аннексировала Корею, отхватив у Российской империи новые территории. Последнее на тот момент и наиболее продолжительное вторжение Японии началось в 1918 году. После свержения царя и краха российской военной экономики японская армия оккупировала ряд территорий России у тихоокеанского побережья, перебросила войска в сердце Сибири до самого озера Байкал и захватила остров Сахалин. После перемирия союзники в конечном итоге убедили Японию отказаться от большей части захваченных российских территорий – за исключением Южного Сахалина, – зато в качестве утешительного приза японское государство получило мандаты на управление бывшими владениями Германии в Северном районе Тихого океана и щедрые нефтяные концессии на Северном Сахалине. Одним словом, Япония была вполне реальной угрозой. Токио уже неоднократно демонстрировал и жадность до российских территорий, и умение их захватывать. В условиях японской экспансии на материковой части Китая появление советских тайных агентов в Токио было вопросом первейшей необходимости.

4-е управление решило, что Зорге снова стоит скрываться, оставаясь у всех на виду и выступая в роли уважаемого немецкого журналиста и эксперта по Азии. Его обучили последним шифрам, где за основу брались номера страниц и строк из “Статистического ежегодника Германии” 1933 года. В управлении Зорге снова предупредили, чтобы он не вступал в контакт с японскими коммунистами, среди которых было множество осведомителей полиции. Зорге должен был также избегать чиновников из советского посольства в Токио, так как те находились под постоянным наблюдением. Оставалось лишь подтвердить благонамеренность доктора Зорге, снабдив его новой журналистской аккредитацией и рекомендательными письмами к высшему немецкому и японскому руководству в Токио.

А как же Катя Максимова? О чувствах Зорге к Максимовой нам известно гораздо больше после его отъезда в Токио, так как к своим тайным депешам в Москву он регулярно прилагал личные письма, сфотографированные на микропленку. Эти снимки для Кати увеличивали и печатали, а копии в соответствии с предписаниями помещались в архив. Об их совместной жизни в Москве нам известно гораздо меньше. Зорге мало рассказывал о ней японским следователям, ограничившись лишь заявлением, что он “не женат”. Сохранилось лишь несколько зацепок, дающих нам представление об их отношениях в те месяцы, которые они провели вместе в 1933 году. Главной из них является свидетельство о браке, датированное 8 августа 1933 года, то есть оформленное через три месяца после отъезда Зорге в Берлин, откуда он должен был отправиться в новую командировку.

Мы уже знаем о презрении Зорге к буржуазному институту брака из его писем к его родственнику Корренсу, написанных, когда они с Кристианой были вынуждены связать себя узами брака, чтобы не вызывать раздражения у властей Золингена. Второй его брак, с Катей, возможно, был продиктован теми же практическими соображениями. В дальнейшей переписке он выражал беспокойство, получает ли она выплаты как жена находящегося на фронте командира Красной армии. В Москве 1930-х годов подобные формальности играли важную роль при распределении продуктовых талонов, предоставлении отпусков и, самое главное, жилья. “Квартирный вопрос только испортил их”, – писал Михаил Булгаков в своем романе 1940 года “Мастер и Маргарита” о московских жителях; вполне возможно, что Зорге снова заставил себя пройти через брачные формальности по прозаичной и в самом деле буржуазной, пусть и понятной, причине, связанной с Катиным желанием улучшить жилищные условия.

Остается загадкой длительное промедление между отъездом Зорге и оформлением брака с Катей. Возможно, это было связано с тем, что он все еще был женат на Кристиане. В последний раз супруги виделись в Лондоне в 1929 году, поэтому возможность личной встречи и подписания документов о разводе по обоюдному согласию появилась, когда Зорге прибыл в Берлин в мае 1933 года. Однако, учитывая отсутствие каких бы то ни было свидетельств обращения Зорге за официальной помощью в устройстве нового брака – или в оформлении развода, – более вероятно, что перед его отъездом они поженились (или, как тогда говорили, “расписались”) с Катей еще до расторжения его первого брака, а официальные документы появились лишь позже, в августе. Представляется, что Зорге был искренне настроен вернуться в Москву – и к Кате – при первой же реальной возможности. Он договорился с Берзиным, опять же по собственному признанию, что его миссия в Японии продлится всего два года. В действительности же он пробыл там одиннадцать лет, из которых последние три года провел в токийской тюрьме Сугамо.