В марте 1934 года Ойгена Отта милостиво отпустили из его ссылки в Нагое, и он приступил к работе в токийском посольстве в должности главного военного атташе, получив повышение до звания полковника. И Отт, и Зорге – каждый по своим причинам – были рады этому решению. Хоть Отт и казался “суровым и сухим”, каким запомнил его Араки, как и многие сдержанные люди, он получал удовольствие от безудержности окружающих. Его семья переехала в европейскую виллу в буржуазной части района Сибуя в центре Токио. Зорге стал часто гостить у них, даже неохотно натягивал смокинг, когда в доме были другие гости. Он часто засиживался у Оттов допоздна, чтобы поиграть в шахматы, выпить виски и поболтать – разумеется, неформально – о политике Германии и Японии[31].

Отт вскоре познакомился с прогермански настроенными офицерами в высших эшелонах японской армии – например, с полковником Осимой Хироси и руководителем японской военной разведки полковником Кэндзи Дойхарой, – которые сыграют центральную роль при переходе Японии к военной диктатуре и поддержке Гитлера. В то же время Зорге прикладывал все силы, чтобы упрочить свою репутацию авторитетного эксперта по японской культуре и политике – иными словами, выйти за рамки профессии журналиста и даже прилежного, заурядного резидента. “Я погрузился в доскональное изучение японских проблем, – писал Зорге в своем тюремном признании. – Я полагал, что не следует уходить с головой только в техническую и организационную работу: получить указания, передать их членам группы, а затем отправить сообщения в московский Центр. Как руководитель разведывательной группы, работающей за границей, я не мог придерживаться такой поверхностной точки зрения о своей личной ответственности. Я всегда полагал, что человек в моем положении не должен удовлетворяться только сбором информации, а стремиться к исчерпывающему пониманию всех проблем, связанных с такой работой. Я был уверен, что сбор информации сам по себе, несомненно, важное дело, но более важной является именно способность тщательно проанализировать информацию, ухватить суть политики в целом и дать ей оценку”[32].

В начале 1934 года в Токио прибыл первый курьер, направленный Центром из Шанхая – что оговаривалось еще до отъезда Зорге. Он (или, предположительно, она – имени курьера в архивах не указывается) написал Зорге по адресу посольства Германии. Они встретились в номере отеля “Империал”, чтобы удостовериться в обоюдной благонадежности. На следующий день они встретились снова в храме Иэясу, где среди множества каменных светильников курьер передал Зорге пакет “где, главным образом, находились деньги” и номер почтового ящика в Шанхае для связи “в случае крайней необходимости”[33].

Зорге нашел долларам Центра верное применение – сам он, по крайней мере, считал именно так, – отправившись в продолжительные поездки по Японии. Его попутчиком в путешествиях в Нару, Киото и Ямаду был Фридрих Зибург, с которым Зорге, вероятно, был знаком еще в Берлине. Эти поездки позволяли не только познакомиться с древней культурой Японии, но и ощутить на себе пристальное, граничащее с безумием внимание, обращенное ко всем иностранцам.

“В тех двух или трех поездках в провинцию было много полицейских в форме и в штатском, находившихся вблизи, контролировавших нас, втягивавших в разговоры чуть ли не насильно, – писал Зибург. – В большинстве это были те вопиюще «незаметные» молодые люди, которые всегда с удовольствием принимали мои визитные карточки. Их я в первые же дни после приезда по настоятельному совету Зорге заказал в японской типографии. В поездах все время появлялись личности, которые заговаривали с нами на ломаном английском или немецком и просили наши визитные карточки. На вокзале в Ямаде нас остановила целая группа одетых в форму полицейских; кланяясь и втягивая в себя воздух, они сфотографировали нас… ”[34]

Зорге начал собирать библиотеку, которая к моменту его ареста насчитывала почти тысячу книг по японской истории, экономике, политике и философии. Он заказал ряд переводов японских классиков и в свободное время – все еще мечтая, возможно, о научной карьере – писал книгу об эпосе одиннадцатого века, “Повести о Гэндзи”. Обращаясь за помощью к разным переводчикам – дальше разговорного уровня в японском языке Зорге так и не продвинулся, – он читал журналы и правительственные брошюры в библиотеке посольства Германии и немецкого Восточноазиатского общества[35]. Он также переписывался по меньшей мере с десятком экспертов по Японии по всему миру. Учитывая конфиденциальную информацию, которой делился с ним Отт, и разведданные, добытые его японской агентурой, Зорге вскоре без всякого преувеличения стал самым осведомленным иностранным специалистом по Японии в мире.

После приезда Вендта, Вукелича и Мияги агентура Зорге теоретически была готова приступить к подпольной работе. На практике же оказывалось, что кадры, которые Центр второпях и явно случайно подобрал для резидентуры, никуда не годились. К весне Вендт собрал передатчик на чердаке своего дома в Иокогаме и установил связь с мощными советскими военными радиоточками “Висбадена” (Владивосток). Хотя за радистом, предположительно, не велось такой слежки, как за Зорге, Вендт явно не обладал стальной выдержкой своего руководителя. Даже когда он осмеливался выйти на связь с Центром, передачи Вендта часто бывали неполными. Вендт “все время пил и часто не передавал информацию, – писал Зорге. – Разведывательная работа требует смелости. А он был трусом”[36].

Выяснялось, что и Мияги был вовсе не прирожденным шпионом. Он приехал в Японию, полагая, что его помощь требуется для создания коминтерновской группы японских социалистов-мечтателей, а не для работы тайным агентом. “Зорге расспрашивал меня о политических и военных проблемах Японии”, – рассказывал Мияги следователям. Он вовсе “не собирался создавать коминтерновскую агентуру”[37]. В ходе их пятой встречи, в январе 1934 года, Зорге наконец раскрыл свои карты и прямо сообщил Мияги, что его помощь ему нужна, чтобы шпионить за его соотечественниками. У наивного художника, увлекавшегося Толстым, это вызвало нервный кризис, а быть может, и муки совести. Однако Зорге обладал даром убеждения. По словам самого Мияги, Зорге заверил его, что он стал избранным солдатом революции, а солдат должен подчиняться приказам. Решающим аргументом стало то, что тайная работа Мияги станет “важной миссией с точки зрения мировой истории и… главная задача – предотвратить войну между Японией и Россией”[38]. Тогда же Мияги взял с Зорге слово, что он сможет вернуться в Калифорнию, едва они найдут более квалифицированного человека (чего так и не произошло). При этом Мияги согласился “стать членом агентуры, прекрасно осознавая, что эта деятельность противоречит законам Японии” и что в военное время его в любой момент могут казнить за шпионаж[39].

Первое донесение, подготовленное Мияги для Зорге, касалось настроений в армии и было в значительной степени собрано из газетных репортажей и городских слухов. Зорге был разочарован. В Токио у Мияги не было никаких связей; да, он был общителен и доброжелателен, но он не вращался ни в каких кругах, которые могли быть хоть чем-то полезны агентуре. Чтобы его миссия в Токио принесла результаты, ему требовался первоклассный японский агент.

Два года, с тех пор как Одзаки Хоцуми закончил работать в Шанхае, он трудился в Осаке в отделе иностранных новостей “Асахи Симбун” и вел тихую семейную жизнь с женой Эйко и маленькой дочерью Иоко, родившейся в ноябре 1929 года. Во время массовой чистки японских коммунистов пострадали несколько его друзей и товарищей, но Одзаки, так и не вступивший из соображений осторожности в партию, оставался вне подозрений.