Вопреки этому решению Зорге, никогда не принимавший отказов, начал использовать Штайна как сотрудника и помощника по совместительству – пусть тот и сопротивлялся. Вряд ли можно удивляться осторожности Штайна, учитывая чрезвычайный риск, на который ему пришлось бы пойти. Просьба Зорге установить передатчик в доме Штайна “явно его встревожила”, но он тем не менее согласился. “Мы обсудили со Штайном передатчик, и он нарисовал карту, чтобы показать, где живет, – рассказывал потом Клаузен. – Через несколько дней я зашел к нему домой… осмотрелся, чтобы понять, можно ли там установить радиооборудование, и решил – с его согласия – использовать две комнаты на втором этаже”[31].

К испытаниям своего оборудования Клаузен приступил в феврале 1936-го. Не имея – по вполне очевидным причинам – возможности использования внешней антенны, радист протянул под потолком в доме Штайна два семиметровых луженых медных провода. И хотя передатчик был переносной, необходимый для него электрический трансформатор был стационарным. Поэтому Клаузен сконструировал постоянный трансформатор в мансарде Штайна, как будет делать в каждом новом месте, откуда ему придется выходить на связь. Если не считать размеров трансформатора, установка Клаузена сама по себе была на удивление компактна. Клаузену достаточно было десяти минут, чтобы привести ее в действие, и пяти – чтобы разобрать[32].

За неделю с начала экспериментов Клаузен впервые установил связь с “Висбаденом”, советским военным передатчиком во Владивостоке, с которым он связывался из Шанхая[33]. У его устройства не было инструмента для измерения длины волны, поэтому для передачи сообщений Клаузену пришлось импровизировать с волной в 37–39 метров, а для приема использовать волну в 45–48 метров, и, как оказалось, он попал в точку.

Клаузен установил связь как нельзя вовремя: Зорге как раз нужно было срочно передать сообщение. 26 февраля 1936 года группа радикальных националистов в японской армии попыталась совершить очередной кровавый переворот. Офицеры Первой дивизии, получившие приказ отбыть в Маньчжурию, собрали около 1400 солдат, задумав организовать убийство ключевых членов правительства. В их черном списке были премьер-министр адмирал Кэйсукэ Окада, министр финансов, а также министр императорского двора, министр – хранитель императорской печати и другие умеренные придворные, имевшие влияние на императора[34]. Макото Сайто, министр – хранитель императорской печати, только что вернулся после ужина и просмотра фильма в американском посольстве, когда убийцы застрелили его и ранили его жену при попытке закрыть мужа от пуль своим телом. Премьер-министр избежал плачевной участи, спрятавшись в туалете. Убийцы по ошибке застрелили его зятя. Его семья сделала вид, будто убийцы добились своей цели, и переодетый Окада следовал за катафалком на похоронах своего родственника. Близкому другу императора графу Нобуаки Макино тоже удалось избежать гибели в засаде, устроенной в загородной гостинице: они с внучкой, получив ранения при обстреле, спрятались у подножия холма и притворились мертвыми.

Мятежники, несмотря на неудачу при покушении на своих главных жертв, опубликовали угрожающее заявление. “Настало время увеличить могущество и престиж Японии, – гласило оно. – В последнее время основной целью жизни многих людей стало накопление богатства, не считаясь с общим благом и процветанием народа, что привело к ослаблению величия Империи… Ответственность за это лежит на высшем руководстве государства, финансовых магнатах, правительственных чиновниках и политических партиях”. Провозгласив своим “долгом совершение необходимых шагов для защиты отчизны путем уничтожения виновных”, повстанцы заявили, что выполнили свой “долг как подданные его величества императора”[35].

Неужели наступил поворотный момент захвата власти японскими милитаристами, которого так давно боялись? Посольство Германии решило не рисковать. На случай масштабных столкновений провизию и мебель спрятали в погребе, папки с конфиденциальными материалами снесли в котельную, приготовившись их сжигать. Ойгену Отту пришлось провожать посла Дирксена к посольству закоулками, минуя блокпосты военных лоялистов, охранявших находившееся рядом министерство обороны[36].

Когда Зорге прибыл в посольство на следующий день, Отт был ошарашен попыткой переворота и не мог понять, почему ни правительству, ни высшему военному руководству не удалось взять его под свой контроль[37]. Над оккупированной резиденцией премьер-министра повстанцы водрузили знамя восстания (в действительности это была купленная за loo иен белая скатерть из “Клуба пэров”)[38].

Заговор быстро был раскрыт. Подозреваемых офицеров задержали в провинциях, пока они не успели собрать войска. Позиции мятежников в Токио были окружены лояльной артиллерией. Продержавшись четыре дня, путч провалился, а мятежники по японской традиции получили шанс сохранить достоинство: в случае добровольного признания поражения они могли быть помилованы императором. После официального объявления капитуляции последовала чинная двухчасовая пауза, полагавшаяся повстанцам для совершения ритуального самоубийства[39]. На этот шаг решились только двое из них. Пятнадцать зачинщиков были казнены – по обвинению “в использовании армии без санкции императора”, – но в заявлении военного министерства об окончании путча не сообщалось ни слова ни о расследовании в отношении путчистов, ни об их осуждении[40].

Несмотря на видимость стабильности, все изменилось. Попытка путча – ставшая известна под эвфемизмом “инцидент 26 февраля” – стала свидетельством того, что в соотношении сил Японской империи преимущество было теперь не у правительства, а у армии[41]. В период, последовавший за неудавшимся путчем, Зорге с трудом старался передать смысл произошедшего своим кураторам в Москве – и оценить, каким образом новый порядок скажется на безопасности Советского Союза.

Мияги, художник и балагур, поднаторел в сборе важнейших разведданных на основе слухов, распространявшихся в солдатской среде. Он поделился с Зорге соображением, что мятеж, на его взгляд, с самого начала был обречен, потому что у молодых офицеров в распоряжении было только стрелковое оружие против танков, артиллерии и авиации лоялистов. Одзаки, недавно вернувшийся в свой исследовательский центр после командировки в Маньчжурию, смог составить исключительно полную картину произошедшего в ходе бесед с представителями высшего руководства империи.

Одзаки представил Зорге пространный отчет с полученными сведениями. Он писал, что зачинщиками мятежа были офицеры, происходившие из сельских областей и под влиянием “революционной идеологии” писателя-ультранационалиста и пропагандиста Кадзуки Киты питавшие глубокую ненависть к капитализму[42]. Более ценными с практической стороны были прогнозы Одзаки, что захват власти офицерами-националистами был лишь вопросом времени. И действительно, 18 мая 1936 года, после связанной с восстанием отставки кабинета министров, армия выдвинула требования, чтобы впредь на любые министерские должности в армии и флоте в будущем правительстве назначались исключительно служащие офицеры. А раз эти министры по закону обладали правом выбирать своих преемников, это освобождало армию от контроля гражданского правительства. В японской политике ответа требовал только один вопрос: какая группировка контролирует армию? Радикальные молодые сторонники активных действий, принадлежащие к фракции “Кодоха”, настаивавшие на немедленной войне с Советским Союзом, или более осторожные сторонники “Фракции контроля” (Тосэйха)? [43] Мияги считал, что власть останется в руках вторых, приоритетом для которых станет экспансия в Китай, а не немедленное нападение на СССР[44].