Рассказ Айно о происходящем в Москве был не единственной зловещей новостью для Зорге в тот сезон дождей, уже третий за его командировку в Токио. В сентябре 1936 года в Нюрнберге Гитлер выступил перед партийным съездом Рабочего фронта с “ужасающе сильной обличительной речью против большевизма”, которая, по словам Дирксена, служила тревожным знаком его неутихающей ненависти к советской России[73].

Но худшее было впереди. 25 ноября 1936 года Япония и Германия официально объявили об окончании переговоров по Антикоминтерновскому пакту, слухи о которых долетали до Зорге еще в марте[74]. На первый взгляд пятилетний пакт был относительно безобиден, обязывая стороны обмениваться информацией о деятельности Коминтерна и “предпринимать решительные действия в рамках существующего закона в отношении людей, которые на родине или за границей прямо или косвенно работают на Коммунистический интернационал или поддерживают его подрывную деятельность”[75].

Опасность крылась в секретных приложениях к пакту – их Дирксен (уже вернувшийся из Берлина) отправил Отту, а тот в свою очередь поделился ими с Зорге. В случае “неспровоцированной агрессии или неспровоцированной угрозы агрессии” со стороны Советского Союза каждая сторона должна принять меры “по охране общих интересов”. Это не был полноценный военный союз, и в своем официальном донесении в Берлин – который Зорге сфотографировал – Дирксен выражал мнение, что раскол в японском правительстве слишком глубок, чтобы страна могла предпринять решительные действия против Советского Союза. Тем не менее какое бы то ни было соглашение между двумя наиболее могущественными и непредсказуемыми врагами СССР на западе и на востоке было кульминацией всех опасений Москвы.

Полученная от Зорге информация вызвала переполох в Кремле и передавалась по всем руководящим инстанциям – вернувшись даже обратно в Токио, где посол СССР в Японии Константин Юренев рассказал своему американскому коллеге послу Грю, что “у его правительства появились весомые доказательства существования секретного военного пакта”[76]. Теперь все дипломатические шаги России, начиная с 1936 года и почти до начала Второй мировой войны, были подчинены одной цели – избежать войны на два фронта с Германией и Японией.

У Зорге были все основания быть довольным своей работой. “Надеюсь, что скоро ты будешь иметь возможность порадоваться за меня и даже погордиться и убедиться, что «твой» является вполне полезным парнем”, – писал он Кате[77]. Но Зорге глубоко заблуждался, если считал, что его выдающуюся работу в Токио принимают в Москве с благодарностью. В конце ноября он попросил Айно срочно встретиться с ним. “Нам всем, и мне в том числе, приказано вернуться в Москву, – сообщил он Айно. – Немедленно, через Владивосток”. К тому моменту Зорге уже принял решение ослушаться приказа Урицкого. “Расскажи нашему начальству о том, какие у нас образовались превосходные связи. Я вернусь не раньше апреля”.

У Айно, несмотря на дурные предчувствия из-за причин, побудивших Центр внезапно отозвать всех своих агентов, подобного оправдания не было, и она согласилась вернуться. Чтобы избежать гнева 4-го управления, она попыталась уговорить Зорге подчиниться приказу. И он снова отказался. “Я лучше знаю, что мне делать”, – сказал он[78].

Зорге был прав: его решение пойти наперекор Центру, вероятно, спасло ему жизнь. Вернувшись, Айно в тот же год оказалась в ГУЛАГе наряду с тысячами других лояльных товарищей по Коминтерну. Сталин наконец запустил машину террора, которую создавал уже много лет. К концу 1938 года советская тайная полиция (к 1937 году известная как НКВД, или Народный комиссариат внутренних дел) методично рапортовала об арестах 1548366 граждан – многие из которых были членами партии – по обвинению в контрреволюционной деятельности и саботаже. 681692 из них были расстреляны[2]. В результате сталинского Большого террора партийные ряды будут разгромлены, а аппарат 4-го управления окажется почти полностью ликвидирован. Из 492 сотрудников Коминтерна 133 оказались за решеткой или были расстреляны. Арестованы были трое из пяти советских маршалов, 90 % всех командармов и комкоров РККА, 80 % полковников РККА и 30000 менее высокопоставленных офицеров[3].

Что именно спасло Зорге жизнь – здравомыслие, на которое он так беспечно сослался, интуиция или же его невероятное дьявольское везение? К моменту их разговора с Айно в Токио в ноябре 1936 года уже были очевидные свидетельства масштабной расправы – чистки, о которой Виртанен предупреждал Зорге, когда они выпивали за ужином в “Большой московской гостинице” в Москве. В августе 1936 года состоялся публичный процесс над Григорием Зиновьевым и Львом Каменевым, двумя самыми видными бывшими членами партийного руководства, выступавшими против расширения влияния Сталина, которых судили вместе с четырнадцатью другими старыми большевиками. После признания в заговоре с целью убийства Сергея Кирова и самого Сталина все подсудимые были немедленно расстреляны[4]. К 11 октября, когда Политбюро проголосовало за назначение верного лакея Сталина Николая Ежова на место наркома НКВД вместо Генриха Ягоды, Большой террор вот-вот готов был перекинуться на уровень ниже – на рядовых членов партии.

Ежов сделал себе имя, лично руководя показным процессом над Каменевым и Зиновьевым – “работал без остановки, без отпуска и, похоже, даже не болел”, вспоминал Ягода, еще находившийся в должности его начальника. Учинив эту кровавую расправу, амбициозный Ежов взялся за “реструктуризацию работы самого НКВД”, где, как он полагал, “в руководстве царят настроения самодовольства, спокойствия и хвастовства… теперь они мечтают лишь о наградах”[5]. Едва Ежова наградили за проявленное рвение руководящим постом в НКВД, он принялся за масштабную чистку партийных и армейских рядов и аппарата внешней разведки от шпионов и предателей.